Сатанстое [Чертов палец]
Шрифт:
Мэри Уаллас ничего на это не сказала, но Аннеке ответила за нее с большей живостью, чем я от нее ожидал.
— Нет, мистер Тен-Эйк, — сказала она, — когда Мэри и мне придет фантазия превратиться вновь в девочек-подростков, то мы обратимся к маленьким мальчуганам, которым приличествует эта забава, а не ко взрослым людям, которым пора бы и забыть о ней. Помпеи, поезжай домой! — добавила она, обращаясь к негру-кучеру, и, кивнув довольно холодно головой в нашу сторону, обе дамы скрылись из глаз.
Будь они уроженками Альбани, они, конечно, позабавились бы нашим приключением, но
— Нет, вы только посмотрите, мистер Литльпэдж, — возмутился Гурт, — ведь это, пожалуй, на целую неделю хватит холодных взглядов и безмолвной укоризны! А за что? За то, что я всего на каких-нибудь четыре года старше того возраста, в котором, по их мнению, это удовольствие дозволительно! А вам который год, можно спросить?
— Мне только что исполнился двадцать один год! — сказал я. — Лучше бы я был грудным младенцем!
— Ну, уж это вы через край хватили, мой милый!
Достаточно было бы стать школьником. Но не будем унывать! Я люблю веселиться и не раз говорил это самой мисс Уаллас, и знаете, что она мне на это отвечала? Что следует в известном возрасте быть более серьезным и думать о благе своей родины. Но ведь можно и о родине думать, и с гор кататься. Если можно, не роняя своего достоинства, бегать на коньках, то почему нельзя кататься с гор? Но она прочла мне по этому случаю целую проповедь!
— Что же, это добрый знак, — заметил я, — наставления читают только тем, кем интересуются!
— В самом деле?! А мне это и в голову не пришло! Подумайте, мисс Мэри еще говорит мне, что такому человеку, как я, стыдно сидеть сложа руки, когда кругом дерутся, то есть воюют. Как вам кажется, естественно ли со стороны девушки желать, чтобы ее возлюбленный подставлял грудь под пули?
— Благодарите Бога за то, что вами занимаются, Гурт! Но мне пора домой, меня ждет мистер Ворден: я обещал вернуться к шести часам!
Почти у дверей нашей гостиницы я встретил Дирка, сияющего и счастливого.
— Я только что видел Аннеке и Мэри Уаллас, — сказал он, — и они остановились, чтобы поговорить со мной. Мордаунты устроились здесь своим хозяйством и рассчитывают пробыть до середины лета. Нас ждут в любой день к обеду, потому что после истории со львом ты стал там общим любимцем!
— Так мисс Аннеке тебе сказала, что она рада будет видеть нас с тобой у себя, как прежде?
— Ну конечно! Я могу повторить тебе слово в слово то, что она сказала: «Кузен Дирк. всегда, когда вам будет можно, я буду рада вас видеть у нас, и надеюсь, что вы приведете к нам и вашего священника, о котором вы мне рассказывали!»
— А о Язоне Ньюкеме или Корни Литльпэдже она не упомянула? Мое имя не было произнесено в разговоре? — встревоженным голосом осведомился я.
— Нет, хотя я много раз упоминал о тебе; я рассказал ей, как ты выгодно продал все, что твой отец поручил тебе продать, и вообще мы очень много говорили о тебе!
— Прекрасно, но которая из барышень говорила что-нибудь обо мне?
— Ах да! Теперь припомнил, что Аннеке сказала что-то такое, чего я не понял. Она сказала так: «Я встретила
— Да, понимаю, Дирк, понимаю! Я не рад даже, что попал в Альбани! Но посмотри, Бога ради, что я вижу! Ведь это наш Язон!
Действительно, в этот самый момент мимо нас на салазках катил мистер Ньюкем в своем яблочно-зеленом фраке, широко расставив ноги в пестрых чулках и башмаках с большими серебряными пряжками.
— А ведь это, вероятно, очень весело, Корни, — сказал Дирк, — мне положительно хочется попросить у него салазки и скатиться самому раза два с горы!
— Сделай это, Дирк, и тогда тебе не видать мисс Аннеке, как своих ушей! Она не любит, чтобы взрослые мужчины забавлялись, как дети!
Дирк широко раскрыл глаза, но не сказал ни слова. Мы застали старика Вордена в превосходнейшем настроении духа. Он сообщил, что познакомился с несколькими английскими офицерами и получил много приглашений, поздравил меня с успешной продажей и вообще был доволен и собой, и другими.
В назначенное время Гурт явился за нами, как обещал, и по пути стал знакомить нас с тем обществом, в которое готовился ввести.
— Наша компания состоит из самых приятных, веселых и порядочных молодых людей города; собираемся мы обыкновенно раза два в месяц у одного милого старого холостяка по имени Ван Брюнт, весьма сведущего в вопросах религии и большого охотника побеседовать на эту тему! — говорил мой новый знакомый.
Придя к дому этого почтенного холостяка, Гурт вошел первый, не постучав в двери. Весь маленький клуб, состоявший из двенадцати человек, был в сборе. Все это были по большей части голландцы, с виду сдержанные, миролюбивые и флегматичные, но весьма буйные и шумливые, когда разойдутся; а об альбанийцах я не раз слышал как о больших затейниках и шалунах.
Нас встретили очень сердечно и радушно; все именовали мистера Вордена «преподобием» и, по-видимому, намеревались держать себя скромно и прилично. Ван Брюнт был человек лет сорока пяти, коренастый, плечистый, с красным лицом и довольно свободным обращением, вследствие постоянного вращения в тесном товарищеском кругу молодежи.
— Не находите ли вы, господа, что стоять и смотреть друг другу в глаза — занятие довольно скучное и притом возбуждающее жажду? А потому, мне кажется, нам следует прежде всего выпить по стакану доброго пунша! Это освежает и горло, и мысли! Ну-ка, Гурт, чаша с пуншем как раз у вас за спиной! — начал хозяин.
Гурт тотчас же наполнил стаканы и угостил всех превосходнейшим пуншем, который мне показался, однако, очень крепким. Но Гурт, выпив один стакан, налил себе другой и, не задумываясь, выпил и его. Громадная чаша живо опустела, и Гурт опрокинул ее вверх дном, дабы не было сомнения. Присутствующие, полагая, что мистер Ворден не понимает по-голландски, разговаривали преимущественно по-английски. Вскоре принесли другую чашу пунша, и после второго и третьего, а для некоторых и четвертого стакана разговор стал еще оживленнее. Больше всех пил Гурт, но вино не производило на него ни малейшего действия.