Савва Мамонтов
Шрифт:
— Я духа отрицания хочу играть иначе, чем в Нижнем. Мне нужен другой костюм.
— Ради Бога! — обрадовался Савва Иванович. — Идемте в магазин Аванцо, посмотрим гравюры.
Остановились на Кульбахе. Заказали костюм. В день спектакля Шаляпин колдовал над гримом. Пришел Поленов, посмотрел. Одобрил. Поправил мелкие детали.
Знаменитый московский критик С. Кругликов на другой день после спектакля приветствовал нового певца. «Вчерашний Мефистофель в изображении Шаляпина, может быть, был не совершенным, но во
Мамонтов принес газету Шаляпину, сказал шутливо, а посмотрел твердо:
— Феденька, вы можете делать в этом театре все, что хотите! Если нужно поставить оперу, поставим оперу. Для вас.
— У меня «Рогнеда» готова, — сказал Федор Иванович, — князь Владимир.
— А будете еще и Галицким в «Князе Игоре».
— Это здорово!.. Но знаете, Савва Иванович, о чем я думаю? Я думаю о Грозном.
— Грозный? А где у нас Грозный? В «Псковитянке»? Это очень скучно… Впрочем, воля цезаря — закон. Дерзайте, Феденька! С вами и я готов рисковать.
Шаляпин пел Сусанина, Нилаканту в «Лакме», учил партию Галицкого. Репетиции начались в Большом кабинете Саввы Ивановича. Речь пошла сразу и о «Князе Игоре», и о «Псковитянке».
— Ключ к царю Иоанну искать надо в сцене встречи с дочкой боярина Токмакова, — уверенно сказал Савва Иванович. — Не там, где Грозный грозный, а там, где нежен, влюблен. Это очень выгодная сцена, Феденька. Но — Грозный впереди, а каков у нас Галицкий?
У Шаляпина Галицкий был не хуже, чем у других — пьяный безобразник.
— Это верно, — согласился Савва Иванович, — но мало. Мало потому, что на виду. Бородин литаврами подчеркивает это его «Эх-х!» Надо искать, что таит Галицкий в глубине души.
— Он хочет власти.
— Он хочет власти… Потому и охальник, над людьми измывается… А что, если таким вот дурным образом он вымещает злую обиду на судьбу? Ведь он желает не просто власти, а великокняжеской.
Шаляпин слушал, пробовал. Глаза у Саввы Ивановича светились.
— Запоминай, Феденька, найденное!
Повел в гостиную, представил семейству:
— Это — Шаляпин.
За чаем разговор шел о ролях, как их надобно готовить.
— Тебе, Феденька, следует пойти к Василию Осиповичу Ключевскому. Он тебе и Галицкого представит, как живого, и о Грозном наговорит повесть временных лет…
В «Князе Игоре» Савву Ивановича не столько актеры интересовали, сколько хор. Он поднимался на авансцену, становился у портала и поправлял хор жестами, одобрял репликами, подпевал.
Спектакль получился интересным. Бедлевич пел Кончака утробным басом, был он грузен, неподвижен. Такой Кончак публике нравился. Ярославну пела Цветкова, Игоря — Соколов. Шаляпин — в Галицком — тоже удивил, восхитил. Мамонтов поставил ему задачу: быть в образе всякое
Готовя роль Грозного, Федор Иванович к историку Ключевскому пойти не решился, а вот в Третьяковку ходил. На первой репетиции был Репин, рассказывал, показывал этюды, но в Грозном Репина Шаляпин не увидел образа по себе. И у Шварца в Третьяковке не увидел.
— У Чоколова есть этюд Васнецова, — подсказал Серов. — Думаю, то что нужно тебе.
Серов не ошибся.
«Псковитянка» была поставлена в Мариинском театре 1 января 1873 года. Опера показалась длинной, скучной и двадцать три года пробыла в забвении… Вот почему Мамонтов не жалел затрат и репетировал оперу серьезно.
В первой прогонной репетиции Грозный явился в доспехах. Глаза из-под шлема горели ненавистью. Он был похож на волка-оборотня, готового растерзать коленопреклоненный безмолвствующий народ.
Впечатление было жуткое, и Савва Иванович только покашливал, сдерживая восторг, да пуще брался за муштровку хора.
— Не глядите же вы на палочку дирижера! — кричал он в сердцах и, чтобы добиться жизни и правды, разбил хор на группы, приказывая одним смотреть на Гонца, другим на Тучу. И в конце концов поставил хор спиной к залу.
Тут уж возмутился хормейстер Каваллини:
— Звук теряется, без управления хор будет врать!
— Хор будет стоять в этой сцене так, как я поставил, — отрезал Савва Иванович.
Каваллини постоял, постоял и ушел, оскорбленный, за кулисы.
Но нервы сдавали и у Шаляпина.
В сцене перед хоромами Токмакова Грозный спрашивает себя: «Войти иль нет?» Шаляпин играл ханжу. Произносил реплику смиренно, тихим, полным яда голосом. Но эта первая фраза первой сцены давала настрой всему спектаклю, Федор Иванович чувствовал, как разливаются на сцене тоска и скука.
На второй репетиции тоска и скука опять хозяйничали на сцене. Шаляпин ужаснулся: такое публике нельзя показывать. Разорвал ноты, убежал в уборную, расплакался. Через минуту-другую к нему пришел Савва Иванович:
— Феденька! Ведь это царь говорит: «Войти иль нет?» Здесь надо потверже. — И положил руку на плечо.
Как молнией озарило. Кинулся на сцену. Царь! Это же царь!
— Войти иль нет?
И все, кто был на сцене, увидели: Грозный пришел.
Премьера состоялась 12 декабря. Начался спектакль странной сценой. Выехал на коне государь Иоанн Васильевич, обозрел публику, и занавес опустился. Хлопали весело — обманули, ждали пения, а царь — молчком сидит.
Но сцена пошла за сценой. Царь-изверг, узнанный дочерью, превратился в нежного, умиротворенного льва, а в следующей сцене все увидели, что это трус. Какая подлость была в этом страшном самодержце, когда он выглядывал из шатра, слыша голос Тучи, ведущего псковичей.