Сборник "Чистая фэнтези"
Шрифт:
За трудами жениха пристально наблюдают сваты и родичи невесты, по тайным приметам определяя мужскую силу юноши…»
(«Врачевание на чужбине», ежеквартальный вестник)
«Пещерный камнелом, доведен до ярости и запечен в собственном панцире.
Жюльен из грибной мокрицы с яйцом дикого куропета.
Вьюн скальный в соусе из черемши с тушеными стручками древовидных бобов.
Суп-пюре из шестилапой скалолазки с луком…»
(Меню «Ресторации дядюшки Ульриха», раздел «Кухня энитимуров»)
«Во время правления Мидия Завоевателя Ухтырское
Самый дряхлый из энитимурских аксакалов, выслушав указ, спросил:
— Ась?
Указ зачитали по второму разу.
— А зачем мы плати? — осведомился аксакал.
— Такова воля великого хана!
— А что творить хана-великана, если мы не плати?
С помощью камчи аксакалу подробно объяснили, что будет творить «хана» в таком возмутительном случае. Бузбаши лично наблюдал за вразумлением, после чего удалился в неприступную башню из слоновой кости, под охрану сотни доблестных мамелюков.
Утром его в башне не обнаружили.
Отправленные на поиски наместника воины доложили, что в ауле Ц'Хе из крайней каверны они слышали вопли на ухтырском языке, но там было слишком высоко, а посему бузбаши исчез бесследно. Еще через три дня знакомый глухарь-аксакал принес письмо от наместника, где хабар категорически отменялся. Он же к вечеру принес и бузбаши, сорвавшего голос и погруженного в глубокую меланхолию…»
(«Преданья старины глубокой», т. 14, стр. 762)
«…кроме ряда достоинств, обладают энитимуры существенной слабостью: подвержены они агорафобии, сиречь боязни открытого пространства. Вне тесных стен испытывают горцы панический страх, круженье головы и расстройство сердечного пузыря. Посему отдельных рагнаритов с детства готовят для сношений с внешним миром, вынуждая жить в особо широких кавернах. С пяти лет их выводят из ущелья на плато, постепенно увеличивая срок пребывания: сперва в наиболее темные ночи, затем — при свете луны и звезд, далее в сумерках и, наконец, днем. Орудием помощи тут являются шоры, на манер лошадиных, которые сужают поле зрения подобно стенам родного ущелья. Обучив героев путешествовать в закрытых повозках и даже верхом, в качестве последнего испытания селят энитимура в деревне на равнине, понуждая жить там от месяца до трех и следя, чтобы не укрывался он в четырех стенах, а выходил на улицу и общался с местными жителями.
Лишь в последние десятилетия рагнариты начали заключать браки с людьми из внешнего мира. Дети от таких браков, как правило, существенно уступают коренным горцам в ловкости скалолазания, зато совершенно не подвержены агорафобии…»
(«Записки Бальтазара Кремня, медикуса и террографа». т. II)
CAPUT XVI
— Значит, вы один из послов энитимуров? — уточнил барон.
— Раньше быть, во младости, — грустно отозвался Тирулега, поправляя сбившиеся набок шоры. — Ухтыр-Кайса, Ла-Ланг, Баданден. Селенья горный тролльх в Ысыр-Балмут… У тролльх хорошо, они горы любить, как мы. Люди они зря кушать… иногда. Меня не кушать. Меня подарки дарить: слюда, мед, кислый колючка. Теперь старый, давно Рагнар-йок не покидать. Привычка теряй. Снова боять… бояться открытый место. Тут письмо приходи: к шалун Санчес беда близко. Ехать надо, а больше нет кому — кроме я. Поехал. Позднить… опозднить только.
Тирулега понурился, став похож на дряхлого ворона.
— Что ж, благодарю за откровенность. Признаться, я терялся в догадках: очень уж вы неординарная личность… И, знаете, — барон решил приоткрыть карты: хотелось ободрить старика, — если мои умозаключения верны…
— Эй, светлость! Тут зубарь буянит. Тебя требует.
Умение Коша объявляться в самый неподходящий момент просто восхищало. И ведь главное — без тени злого умысла! «Планида такая», — как говаривали, бывало, астрологи, не в силах внятно истолковать мудреный гороскоп.
— Прошу извинить, сударь. Зовут. Тирулега молча кивнул, качаясь в седле.
Едва Конрад поравнялся с фургоном, из-за спины возницы опасливо выглянул пульпидор, нелепо вертя головой — точь-в-точь гадкий лебедь-вертишей.
— Я вас слушаю, сударь Кугут.
— За нами следят?
— Не волнуйтесь: всадники скрылись, а я еду так, чтобы заслонить вас в случае необходимости.
— Мы подъезжаем к рубежам Майората?
— И Чуриха. Осталось немного.
Дорога гадюкой-альбиносом вползала на вершину мелового холма. Из-под копыт летела белая пыль, мукой оседая на одежде, на полотне фургона, на мордах карликовых битюгов. Левый битюжок возмущенно чихнул, сбившись с шага.
— В таком случае я желаю переговорить с вами наедине.
— Сударь, мы спешим и не станем делать привал.
— Немедленно! Это вопрос жизни и смерти!
— Да говори как есть, тут все свои! Предложение рыжего Рене проигнорировал.
— Это важно, ваша светлость! — У горбуна дергалось левое веко. — Пока не поздно…
Барон колебался. Случайный попутчик с самого утра был взволнован и теперь, кажется, решился облегчить душу. Чем? Чистосердечным признанием? А если откровения «зубаря» яйца ломаного не стоят? Конрад втайне отметил, что сокрушаться по Генриэтте Куколь, желая, чтобы вигилла оказалась поблизости, входит у него в привычку. Накрыла бы экраном, и секретничай, сколько угодно.
Как там она, в Чурихе? — молчит, а могла бы дать весточку..,
— Ваша светлость!..
— Вот же банный клещ! Впился в задницу и грызет… — донеслось из недр фургона ворчание Аглаи Вертенны. — Вы б потолковали с ним, а? Ежели чухню наплетет, так и в глаз можно… все развлечение…