Сборник "Чистая фэнтези"
Шрифт:
— Нам не следует задерживаться, сударыня.
— И не надо. Пущай возьмет у вороны плаш со шляпой…
— У кого возьмет?
— У сударя Тирулеги! Переоденется, на коня пересядет — родная мать не узнает. Мелите языками хоть до завтра! Лишь бы я вас, оглоедов, не слышала…
«Мог бы и сам додуматься, — досадовал Конрад, пришпоривая кобылу. — Переодевания и конспирация — это по вашей части, господин обер-квизитор! Утерла вам нос старуха. Стыдитесь! А горбун умеет быть убедительным. Надеюсь, разговор стоит всех этих ухищрений».
Ловец снуллей согласился без уговоров: видно, уже жалел, что поехал
Переодевание заняло не более пяти минут.
Вскоре из фургона выбрался Рене в балахоне и шляпе энитимура, с шорами на голове, вскарабкался на вороного жеребца — и фон Шмуц жестом пригласил его отъехать вперед шагов на тридцать. Мимоходом обернувшись, Конрад обнаружил, что Аглая Ветренна не спит в фургоне, как обещала, а устроилась на козлах рядом с хомолюпусом. Руки вредной старухи, как всегда, находились в непрестанном движении. Правая ловко вертела странную штуку, похожую на веретено, а левая ладонь жила отдельной жизнью, сжимаясь в кулак и вновь разжимаясь. Вспомнилось ночное: «Бейте его, гадюку!.. он нашу кобылку воровал!..»
Барон с радостью, недостойной дворянина и кавалера, понял: в случае чего веретено без промаха полетит в затылок пульпидора.
— Итак, что вы хотели мне сообщить?
— Граница Майората близко, а они, вне сомнений, меня выследили, — Рене нервно облизал губы. Он попытался оглядеться по сторонам, но шоры решительно пресекли эту попытку. Ограниченность зрения ничуть не успокоила Кугута. — Я должен сейчас же передать крепундию представителю Надзора Семерых. Во избежание.
— Передать что?\
— Крепундию!
— Вы говорите о медальоне?
— Да! Да!!!
Маленький отряд двигался по склону холма, и случайному наблюдателю могло бы показаться издали, что горстка муравьев карабкается по срезу увесистой головки брынзы. Впрочем, случайных наблюдателей, обладающих поэтическим воображением, поди поищи, а о чем думали наблюдатели неслучайные, осталось загадкой.
Анри с удивлением смотрела на вставшего Тэрца. По виду лжестряпчего можно было заподозрить, что он собирается просить о немедленной эвтаназии.
— Молю о снисхождении, ваше чернокнижие. Но рискну подвергнуть сомнению ваши… э-э… постулаты…
— Смелее, друг мой! — подбодрил его Эфраим. — Помните, вы уже почти член нашей тесной некробщины!.. на жалованье…
— Благодарю за оказанную честь. Я насчет мяса. Вы утверждаете, что мясо ходячий мертвец может взять лишь с позволения… Моего двоюродного дядю Ляшвица прошлой зимой глодал упырь с Ходринского погоста. Ухо отъел, скотина, и полфунта филейных частей. Без соли, правда, но за мясные потери ручаюсь. Так вот, я со всей ответственностью заявляю, что дядя добровольно не давал этому мерзавцу разрешения на употребление в пишу вышеупомянутого мяса. Разве сей факт не противоречит вашим заявлениям?
— Ничуть, голубчик! Ни в коей степени! Вы просто путаете поднятого и вставшего… Чувствуете разницу? Одного поднимают силой, отсюда некий ряд ограничений. Другой встает сам, волей стечения обстоятельств, отсюда иные рамки поведения, иные стимулы…
Гроссмейстер, не стесняясь, вытер жирные руки о халат. Переодеться он и не подумал, явившись из будуара в едальню, как был, в халате и тюбетее, что уже никого не удивляло. Лицо старца пылало от возбуждения: так радуются лишь невинные дети и истинные адепты Высокой Науки, взгромоздясь на любимого конька.
— Вот смотрите… тем паче, коллеги, это имеет отношение к нашим дальнейшим совместным изысканиям… Вы в курсе тонкой структуры личности? Три источника, три составные части? Три «спутника»?
— Тень, Имя, Сияние? — проявил эрудированность малефик.
Придвинув к себе солонку, перечницу и бутылочку с яблочным уксусом, Фрося возликовал, как если бы нашел сокровенное знание в недрах горы Равенклюхт.
— Именно! Значит, троица «спутников»… — он просыпал чуточку перца на стол и взгромоздил перечницу, вырезанную в виде сжатого кулака, на черный холмик. — Что есть тень, она же «умбра»? Тень есть проекция телесной судьбы объекта на ткань мироздания! Я не слишком сложно выражаюсь, коллеги?
— Ничего, — за всех ответила вигилла. — Мы потерпим.
— Чудненько! Итак, что мы видим в тени личности? А видим мы все этапы существования физического тела объекта, данные нам в совокупности! От рождения до горстки праха в конце… Переходим к следующему спутнику, — на горку белой соли опустился череп-солонка. — Что есть имя, оно же «номен»? Имя есть проекция личностной судьбы объекта на ткань мироздания. Что мы слышим в имени? В его тугих вибрациях мы слышим медные трубы успехов, рев огня неудач, хулу и славу… Ибо «Пипин» в случае булочника вибрирует совсем по-другому, нежели в случае императора. И, наконец, третий спутник: сияние, или «канденция»!..
В лужицу резко пахнущего уксуса встала бутылочка.
— Что есть сияние, спросите вы? Сияние есть проекция духовной судьбы объекта на ткань мироздания! Пламя, которое оставит по себе глубоко выжженный отпечаток или так, легкую гарь и дурной запах… Итак, «спутники» на пересечении их проекций дают нам полный судьбоносный срез объекта в контексте бытия! — уж простите старика за пафос…
— Это при жизни, — вмешалась Анри. — А после смерти?
Вигилла никогда не числила себя по ведомству теоретиков, сюсюкающих над колыбелью Высокой Науки, но сейчас ее одолевал интерес. Очень уж ловко гросс связал троицу структуральных «спутников» личности в виде объемной картины судьбы: словно треножник подставил под хрупкую лампадку, и мерцание огненного язычка обрело устойчивость. Тень — проекция судьбы тела, имя — проекция судьбы личности, сияние — проекция судьбы духа…
Железная Фея поставила бы высший балл.
— В том-то и дело, милочка, что отлет души вовсе не означает мгновенный распад структуры! Возьмем пример, предложенный нашим мудрым стряпчим… Я имею в виду упыря. Позвольте…
Гроссмейстер Эфраим плеснул в тарель киселя. При помощи двузубой вилочки, ножичка и пристального взгляда кисель вспух, затрепыхался и быстро превратился в крошечного големчика, неприятно похожего на Фернана Тэрца.
Лжестряпчий сделал вид, что такое внимание гросса ему льстит.