Сборник "Чистая фэнтези"
Шрифт:
Вконец огорчившись, он отправился в трактир. По дороге печали добавилось: Темка и Семка, двое знатных буянов, обнимались возле колодца. Рядом валялись многократно сломанные колья. Похоже, колья нынче ломались не об спины драчунов, а о колодезный сруб – в знак примирения.
– Звиняй, братан! – гудел Семка.
– И ты, братан, звиняй!
– Я ж не по злобе!
– А я?
– Я ж от удальства!
– А я?
– Ты кого не любишь? Хошь, мы ему на пару рыло начистим?
– Я, Семушка, всех люблю! Страсть как обожаю!
– Хитрец
– А ты?
– И я…
В трактир Юрась заявился мрачней тучи. По причине раннего времени трактир пустовал. Лишь в углу на лавке сидел байкарь Кёмуль, сосредоточен и напряжен. В руках его тихо пели гусли.
Уж и не вспоминалось, когда толстяк вынимал из чулана гусли, не востребованные здешней публикой. Строгали предпочитали озорные «частики» или байки о плутах, ворах и разбойниках.
Кёмуль тихо напевал себе под нос.
Юрась прислушался.
Как на огороде Расцвела морковь, А в моем народе Выросла любовь…«А что? – подумал былой гостеприимец. – Складно! И уху приятно, и сердцу…»
Выросла обильно, Радуя народ, Как ее ни били, А она растет!Тут байкарь заметил Ложечника и застеснялся. Сделал вид, что так, шутит. Даже руками широко развел: сам видишь, какие глупости!.. В другое время Юрась поддержал бы: мол, глупости! Да только представил, как над его гробом и этот толстый песни распевает…
– Еще пой! – сказал Юрась, садясь рядом. – Хошь, я тебе пива спрошу?
И добавил, чувствуя, как сразу полегчало:
– Я сердечные песни страсть как люблю!
– Трудно мне, – пожаловался Кёмуль. – Я ведь сирота! Папки-мамки нет, деда-бабки нет… Жениться забоялся. Кого мне любить, а? Трактирщика? Ну, кашу я люблю. С телячьими мозгами. Так каша, пожалуй, не в счет. Вот и не складывается про эту… про телячью…
И задумался, напевая:
У любви есть крылья, У любви есть… э-э…– Хвост! – подсказал Юрась.
– Хвост? – засомневался байкарь.
– Ага! Красивый такой, пушистенький…
– Ну, допустим…
У любви есть крылья, У любви есть хвост, Пусть ее забыли…– Лезет в полный рост!
– Да? А что, разумно…
Честное слово, Юрась Ложечник чувствовал себя счастливым.
Домой он вернулся к обеду. Жена сидела во дворе, перед битыми баклушами, и сосредоточенно резала уже третью ложку. Получалось красиво: с ручкой в виде свитых вместе хвостов. Вспомнив про «хвост любви», Юрась растрогался. Тихонько подкравшись к супружнице, он присел рядом, на корточки.
Притих, думая о чем-то странном.
Сам не заметил, как погладил жену по тощей спине.
– Иди есть, – ответила жена. – Стынет.
– Успеется…
– Горячее для брюха полезней.
– А, моему брюху хоть гвоздь давай! Слушай, а почему у нас детей нет?
Не прекращая работы, жена пожала плечами.
– Кто его знает, Юрась. Не сложилось. А может, я пустая.
– Полно языком молоть! Пустая она! Такая лапушка, и пустая!
– Ты-то у нас орел…
– Где там орел! Петух я драный!
– Я ж помню. Бил девок, как кречет уток. Меня в лещину заволок, глазом моргнуть не успела. Маманя ругалась, говорила: обманет, не женится… А ты взял и ей назло женился.
– Будут, – уверенно заявил Ложечник. – Я тебе точно говорю: будут дети. Мы с тобой еще совсем молодые…
И с пронзительной ясностью увидел, как обещанный на завтра гроб тает в тумане.
На рассвете следующего за Гурьиным дня Баська Хробачиха, главная поселковая сплетница, ринулась в обход.
– Как дела?! – кричала она, притворяясь глухой. – Ась? Дела-то как?!
Кликуша останавливалась у каждой хаты.
– Как дела, Янчик? А у Ирмы как дела? А детки что, здоровы?
Вслед Баське лаяли собаки. Кто-то бранился спросонок. Кто-то отзывался сразу, кто-то – погодя. Старая Сычиха бросила в кликушу мокрой тряпкой. Юрась пообещал вытянуть кнутом. А Баська все неслась как оглашенная, все голосила:
– Как дела, Семочка? Как дела, Темочка?
Плевать ей было на чужие дела. Просто до смерти хотелось знать: кого будем сегодня хоронить? К сожалению, по всему выходило, что никого.
– Как дела, Кёмочка?
– Не дождешься! – напрямую ответил байкарь Кёмуль.
И вслух подумал, глядя на Хробачиху:
– А ведь и эта шишига кого-то любит. Раз жива покамест…
– Сплетни она любит, – буркнул хмурый трактирщик.
Вчера вечером он устроил всем посетителям праздничную скидку. Сегодня эта идея уже не казалась ему столь привлекательной.
– Нет, – не согласился Кёмуль. – Сплетни – они не в счет.
…Малефик вздохнул и отпустил пратеритные нити.
Прошлое начало таять, глубоководной рыбой возвращаясь в пучины человеческой памяти. Прошлое устало ничуть не меньше мага. Сперва тебя без лишних церемоний извлекают на поверхность, где ты чуть не лопаешься мыльным пузырем; затем отряхивают пыль, вертят, разглядывают со всех сторон… И не захочешь, а утомишься. Фигуры Никлаша Тесли, пьяницы Сыча, Темки с Семкой, Баськи Хробачихи истончились, делаясь прозрачными…
Исчезли.
Вместо прадедов и прабабок во дворе стояли правнуки и правнучки. Пришли все, кого звали. Никто не увильнул. Правда, их воспоминания мало что добавили к картине, возникшей перед малефиком во время рассказа Юрася Ложечника.