Сборник "Этические уравнения"

Головачев Василий Васильевич

ЛЕТО

Выпускники строились во дворе школы, перешучиваясь, толкаясь, улыбаясь, хохоча, радуясь лету, солнцу, свежему ветру – три одиннадцатых класса, почти девяносто юношей и девушек, готовых шагнуть в самостоятельную жизнь. Построились наконец, замерли. Директор начал торжественную речь, и его голос оказался последней каплей для Арсения: он заплакал! Не хватило сил сдерживать слезы. В этот момент он был, наверное, единственным из всех, кто понимал, что детство кончилось и они расстаются! С кем-то ненадолго, с кем-то навсегда.

Над школой

зазвучала музыка, послышались слова школьного гимна:

­Вот и стали мы на год взрослей, И пора настает — Мы сегодня своих голубей Провожаем в прощальный полет. Пусть летят они, летят И нигде не встречают преград…

Музыка лилась и лилась, вызывая легкое веселое эхо, а он стоял и плакал с широко раскрытыми глазами, слепой от слез и сердечной тоски, чистый эмоциональный мальчик, веривший в счастливое будущее, мечтавший побывать на далеких планетах и увидеть звезды из космического пространства…

Темнота, мельтешение цветных пятен, серое безмолвие, какие-то бесформенные тени со всех сторон…

Боль в груди, будто на нее положили огромный камень, грозящий раздавить грудную клетку. Нечем дышать. Волны жара наплывают снизу, сменяются ледяным ветром…

Арсений Васильевич рванулся изо всех сил… и вынырнул из воды, хватая ртом воздух!

Он барахтался в холодной воде, мелкие злые волны сбивали дыхание, затягивали под себя, странное течение как гигантский пылесос уносило его от близкого берега, и не было сил сопротивляться.

Сулой, пришло откуда-то понимание ситуации, приливное течение… утону…

Не утонешь! – возразил кто-то внутри, плыви параллельно берегу, поток сулоя редко бывает шире тридцати метров, пересечешь и выплывешь. Только не суетись, не борись с течением, тогда действительно кранты.

У меня и так нет никаких сил…

Перевернись на спину, пусть сулой отнесет тебя от берега, метров через пятьдесят—сто он ослабеет, и ты вернешься обратно.

Арсений Васильевич послушался, лег на спину, отплевываясь от соленой воды. Стало легче. Но в этот момент с мрачного неба на него спикировал шар из множества кружащих в нем птиц, и Арсений Васильевич погрузился в воду.

Дробный – будто в голову вонзился миллион птичьих клювов! – удар.

Он начал тонуть.

В голове родился гулкий басовый звук – словно ударил колокол, и в его вибрации почудился каркающий, резонирующий в костях черепа голос:

– Включайся в работу! Будешь жить…

– Не хочу! – прошептал он.

На голову упала гора темноты. Он захлебнулся, стал тонуть, сознание медленно погасло…

Под ногами проступил смутно знакомый ландшафт: бесконечная равнина, бурые, коричневые, зеленоватые, фиолетовые объем ы растительного покрова, холмы, россыпи клыкастых скал, похожих на бивни мамонта, ущелья с текущими в них потоками алого и желтого пламени… зеленое небо над головой, с белыми прожилками, напоминающими

сеть трещин на листе стекла…

Карипазим, донесся тихий голос внутреннего гида.

Карипазим, кивнул Арсений Васильевич сам себе.

На горизонте выросли гигантские грибообразные смерчи, напоминающие ядерные взрывы.

Ландшафт под ногами – он висел над равниной на высоте двух десятков километров – задергался, задрожал, из буро-зеленых облаков – такими предстали перед глазами города Карипазима – вырвались фонтаны светящейся пыли. Воздух струнно загудел, завибрировал, пытаясь вовлечь наблюдателя в резонанс, разорвать его на части.

Война, констатировал внутренний гид без особых эмоций, представляя собой часть сознания Арсения Васильевича.

Война, согласился он.

Твой бунт не помог. Кто-то снова запустил процесс конфликтной коррекции на Карипазиме. Все было напрасно.

Посмотрим, еще не вечер…

– Включайся в работу! – громом грянуло с небес. – Ты еще можешь быть полезным! Прими интенсионал!

Перед глазами возникла знакомая плоскость поля коррекции с картиной пересекающихся светлых, серых, фиолетовых и черных областей, узлов и линий, символически отражающих энергопотоки. Серых очагов было гораздо больше, а вокруг них мерцали светлы е ореолы, то сужаясь, то расширяясь, и Арсений Васильевич понял, что это зоны перемири я. В этих зонах обитатели Карипазима все еще пытались договориться жить в мире и согласии.

– Работай!

– Черта с два! – прошептал Арсений Васильевич. – Не надо им мешать, они сами договорятся…

– Предупреждаю в последний…

– Пошел вон!

Голос Диспетчера – или кого-то из его слуг – втянулся в кости черепа, пропал.

Сознание помутилось.

Пейзаж Карипазима стал бледнеть, подернулся туманом, скрылся в поднявшейся снизу тьме…

– …лучше? – Приятный женский голос.

Арсений Васильевич открыл глаза.

– Вам лучше? – повторила миловидная женщина в белом халате. Медсестра или врач.

– Да… – хрипло выговорил он непослушными губами. – Где я?

– В спецклинике Федеральной службы безопасности.

Арсений Васильевич вспомнил возвращение в Москву вместе с майором ФСБ, приятелем дочери, беседы с руководителями Отдела по изучению экстрасенсорики, отдельный номер в какой-то особой гостинице в Бескудникове, на территории Управления. И больше ничего… Нет, еще страшные глаза! Он встречался с каким-то типом незапоминающегося облика, у которого были страшные белые глаза, а дальше – провал!

– Что… со мной… было?

– Вы почти три месяца пролежали в коме.

– Что?! В коме?! Без сознания?!

– Вас лечили, и вот теперь вы наконец очнулись.

– Я был в коме, – повторил Арсений Васильевич. – Боже мой!.. Ничего не помню!…

– Вспомните еще, такие случаи бывали, и пациенты излечивались. Вам принести чего-нибудь? Минералки, сок, чай?

– Спасибо, не надо.

Арсений Васильевич поднял исхудавшую руку, разглядывая ее как в первый раз, провел ладонью по лицу и понял, что у него отросли усы и борода.