Сборник фантастических рассказов
Шрифт:
Однако, готовясь к лекции, Погодин замахнулся на слишком многое, не расчитал времени на подготовку и теперь лекция была уже на носу, а он еще даже не начал обобщать собранный материал. В качестве последнего средства оставалось подать тему, используя как план уже изложенное в учебнике и лишь несколько дополнить это новой информацией. Такой подход заведомо лишал лекцию изюминки и делал ее заурядной, но вполне проходной. Этим зачастую грешили многие преподаватели, и он, Погодин, втайне осуждавший их за это, теперь начинал понимать, что заставляло его коллег
Кандидат включил компьютер и, перелистывая источники, стал быстро набирать текст лекции, но вскоре почувствовал, что ему не работается. Мысли путались и возвращались к одному и тому же, тогда, не в силах сосредоточиться, он встал и вышел на застекленный балкон.
Из окна совсем близко виден был корявый, черный и влажный ствол дуба часть листьев которого оставалась зеленой и крепкой, другая же побурела намокла и безрадостно свешивалась с ветвей.
«Как странно, почему одни зеленые, а другие уже засохли? — подумал Погодин. — Нет, так невозможно, я даже не знаю, что с ней сейчас происходит…
Может, поехать и стоять там под окном?.. Хотя что я там увижу? Нет, лучше позвонить!»
Торопливо порывшись в карманах брошеных на стул брюк, кандидат достал теткину бумажку и набрал номер роддома.
— Регистратура, — сразу ответил ему скрипучий старческий голос.
— Скажите, Погодина Дарья… что с ней? В каком она состоянии? — он запутался, не зная, как задать вопрос.
— В предродовой… — после секундной паузы ответили ему, и Погодин понял что регистраторша только что нашла пальцем ячейку в разлинованной книге. Он даже представил себе совсем зримо ее палец — сухой и немного кривой, с крепким и твердым ногтем.
— Где, где она? Простите, я не расслышал… — спросил Погодин, жадно надеявшийся услышать какие-то понятные и успокоительные слова.
— Не родила еще, — терпеливо повторил голос, и в трубке запищало.
Понимая, что старуха не могла сообщить ему ничего, кроме того, о чем имелась запись в книге, и успокаивая себя этим, Погодин сел за компьютер. Он собирался вновь готовиться к лекции, но вместо этого зачем-то стал набирать на экране вопросительные знаки. Вначале он набирал их тесно, сплошным рядом, а затем стал после каждого вопросительного знака делать интервал. Лишь когда знаки стали перескакивать на вторую строчку, он остановился, опомнившись, и вытер их.
Едва ему удалось немного отвлечься и вработаться, как позвонила тетка жены. Звонила она, очевидно, с работы: в трубке на втором плане различались еще чьи-то голоса.
— Слушай, что я узнала. Аркадий Моисеевич связался по пейджеру с акушеркой, и она ему перезвонила. Не волнуйся, состояние Даши нормальное.
Целый день она спала, схватки пока не учащались. Я беспокоилась, что будут какие-то патологии, но акушерка сказала, что все в порядке. Аркадий Моисеевич поддерживает ее ауру и перекачивает ей часть своей энергии.
В голосе тетки вновь появились восторженные пришепетывания, и прямо посреди коридора из воздуха стал возникать нерукотворный памятник Аркадию Моисееичу. Памятник
Погодин вначале удивился, не понимая, о чем это она, но сразу понял, что слова эти были обращены не к нему, а к кому-то другому. Впрочем уже через секунду тетка спохватилась и добавила в голос немного теплоты:
— Дела, видишь, дела… Как только что-то прояснится, я позвоню!
Договорились?
— Вечером я буду в университете.
— Я помню. И давай, выше нос: скоро станешь папашей!
Тетка скомканно попрощалась и замолкла, выжидая гудков, чтобы отключиться самой. Погодиным давно было обнаружено, что в конце телефонных разговоров с жениной теткой всегда возникает состязание в вежливости, заключающееся в том кто повесит трубку последним. И тетка, как опытный министерский работник, чаще всего побеждала.
Вот и сейчас, ощутив с другой стороны провода каменное министерское терпение, ограниченное лишь окончанием рабочего дня, Погодин сдался и первым повесил трубку.
До пяти вечера, когда ему надо было ехать в университет, он звонил в регистратуру еще трижды и всякий раз ему отвечали, что Даша еще в предродовой.
«Как же долго… Это даже хорошо, что мне нужно теперь уходить. В дороге я буду меньше волноваться, на семинарах еще меньше, а когда вернусь из университа, уже что-то будет известно,» — говорил себе Погодин.
Он вспомнил и позавидовал тому, что у одного его бывшего однокурсника дочь родилась, когда однокурсник был за границей. Молодой отец узнал об этом только через два дня и от умиления всплакнул в трубку, а когда через три месяца вернулся, то безо всяких волнений получил дочь уже вполне готовую, хорошенькую и пухлую, в байковом одеяльце и даже чуть ли не с розовым бантиком. Этот розовый бантик на одеяльце и еще кружевные пеленки были совершенным плодом погодинской фантазии, и хотя он догадывался, что на деле все иначе, пока не собирался разрушать иллюзию, а всячески поддерживал ее.
Чувствуя от простуды небольшую слабость в ногах, он не пошел к метро пешком, а стал дожидаться автобуса. На остановке с ним рядом стояла молодая женщина с коляской, в которой полусидел-полулежал маленький ребенок какого-то с точки зрения Погодина, не очень большого возраста. На лице у чуда природы расцветал красными розами диатез, кое-где, точно молодыми листьями подчеркнутый пятнами зеленки. Ребенок нимало не смущался своим нелепым видом как не смущался бы вообще ничему происходящему с ним. Погодин подумал, что если бы мимо вдруг пролетел на розовых крыльях автобус или начался бы конец света, ребенок точно так же спокойно смотрел бы на это, как таращился теперь на него. Погодин стал смотреть на этого малыша и, тренируясь, представлять что это его сын, но его матери это не понравилось и она закрыла ребенка спиной.