Сборник коротких эротических рассказов

Коллектив авторов

— Ты! Сука!

Женщина вздрогнула от удара, но не шевелилась. Он ударил ее вторично, перевернув этим пинком лицом вверх. Она все равно не отняла судорожных рук от лица.

— Сука! — повторил мужчина. — Мальчики твои вырастают, поняла?

Марина отняла ладони и посмотрела на мужчину. Ничего, решительно ничего в его чертах никого ей не напоминало. Но она все равно догадалась, что привело его сюда и, догадавшись, задрожала всем телом вновь. Мужчина, пренебрежительно глядя на Марину, срывающимся от сдержанного волнения голосом проговорил:

— Хуй с тобой, живи, дрянь. Прирезал бы я тебя как курицу, да садиться из-за гадины не стану.

Он повернулся уже спиной, собираясь уходить, но остановился, снова посмотрел на жалкую, распростертую перед ним девушку — и плюнул. Густой мужской плевок пришелся на коленку.

Мужчина захлопнул за собой дверь так, что затрясся весь дом. Он улыбнулся от уверенности, что вступает сегодня в новую жизнь и больше не поедет в экспедицию. А в оставленной им разоренной квартире посреди комнаты на полу нагая, растерзанная, окровавленная и опозоренная женщина рыдала и рвала на себе волосы.

Евгений Онегин

роман в стихах

На свете братцы всё говно, Все мы порою что оно, Пока бокал пенистый пьём, Пока красавиц мы ебём, Ебут самих нас в жопу годы Увы, таков закон природы. Рабы страстей, рабы порока, Стремимся мы по воле рока, Туда, где выпить иль ебнуть, И по возможности все даром, Стремимся сделать это с жаром, И поскорее улизнуть. Но время между тем летит, И ни хуя нам не простит, То боль в спине, в груди отдышка, То геморрой, то где-то шишка, Начнем мы кашлять и дристать, И пальцем в жопе ковырять, И вспоминать былые годы, Таков, увы, закон природы. Потом свернется лыком хуй, И, как над ним ты ни колдуй, Он никогда уже не встанет, Кивнет на миг и вновь завянет, Как вянут первые цветы, Морозом тронутой листвы, Так всех, друзья, нас косят годы, Таков, увы, закон природы.

********

Мой

дядя самых честных правил, Когда не в шутку занемог, Кобыле так с утра заправил, Что дворник вытащить не мог. Его пример другим наука, Коль есть меж ног такая штука, Не тычь ее кобыле в зад Как дядя — сам не будешь рад. С утра как дядя Зорьке вставил И тут инфаркт его хватил Он состояние оставил Всего лишь четверть прокутил. Его пример другим наука Что жизнь? Не жизнь сплошная мука. Всю жизнь работаешь, копишь И не доешь, и не доспишь, И кажется достиг всего ты, Пора оставить все заботы, Жить в удовольствие начать И прибалдеть, и приторчать… Ан нет, готовит снова рок Суровый жесткий свой урок. Итак, пиздец приходит дяде. На век прощайте водка, бляди. И в мрачны мысли погружен Лежит на смертном одре он. А в этот столь печальный час В деревню вихрем к дяде мчась, Ртом жадно к горлышку приник Наследник всех его сберкниг Племяник, звать его Евгений Он не имея сбережений В какой-то должности служил И милостями дяди жил. Евгения почтенный папа Каким-то важным чином был. Хоть осторожно, в меру хапал И много тратить не любил, Но все-же как то раз увлекся, Всплыло что было и что нет, Как говорится папа спекся И загудел на десять лет. А будучи в годах преклонных, Не вынеся волнений оных В одну неделю захирел, Пошел посрать и околел. Мамаша долго не страдала. Такой уж женщины народ. «Я не стара еще» — сказала, «Я жить хочу, ебись все в рот.» И с тем дала от сына ходу, Уж он один живет два года. Евгений был практичен с детства Свое мизерное наследство Не тратил он по пустякам. Пятак слагая к пятакам, Он был великий эконом, То есть умел судить о том, Зачем все пьют и там и тут, Хоть цены все у нас растут. Любил он тулиться. И в этом Не знал ни меры, ни числа. К нему друзья взывали… Где там, А член имел как у осла. Бывало на балу танцуя В смущеньи должен был бежать. Его трико давленье хуя Не в силах было удержать. И ладно, если б все сходило Без шума, драки, без беды, А то за баб не раз мудила Он получал уже пизды. Да все видать не к проку было, Лишь оклемается едва И ну пихать свой мотовило Будь то девка, иль вдова. Мы все ебемся понемногу И где-нибудь, и как-нибудь, Так что поебкой слава богу У нас не мудрено блеснуть. Но поберечь не вредно семя, Член к нам одним концом прирос, Тем паче, что в любое время Так на него повышен спрос. Но… Ша! Я кажется зарвался, Прощения у вас прошу. И к дяде, что один остался Скорее с вами поспешу. Ах, опоздали мы немного, Папаша уж в базе почил. Так мир ему и слава богу, Что завещанье настрочил. А вот племянник мчится быстро Как за блондинкою грузин. Давайте же мы выйдем тихо, Пускай останется один. Ну а пока у нас есть время, Поговорим на злобу дня. Так, что я там пиздел про семя? Забыл. Но это все хуйня. Не в этом зла и бед причина. От баб страдаем мы, мужчины, Что в бабах прок? Одна пизда, Да и пизда не без вреда. И так не только на Руси, В любой стране о том спроси, Где баба, скажут, быть беде, «Шерше ля фам» — ищи в пизде. От бабы ругань, пьянка, драка, Но лишь ее поставишь раком, Концом ее перекрестишь И все забудешь, все простишь, И лишь конец прижмешь к ноге И то уже «Тульмонт» эге! А если бы еще минет, А если бы еще… но нет, Черед и этому придет, А нас теперь Евгений ждет. Но тут насмешливый читатель Быть может мне вопрос задаст. Ты с бабой сам лежал в кровати, Иль может быть ты педераст? Иль может в бабах не везло? Коль говоришь, что в них все зло. Его без гнева и без страха Пошлю интеллигентно на хуй, Коли умен меня поймет, А коли глуп — пускай идет. Я сам бы рад, к чему скрывать, С хорошей бабою в кровать! Но баба бабой остается, Пускай как бог она ебется.

********

Деревня, где скучал Евгений Была прелестный уголок. Он в первый день без рассуждений В кусты крестьянку поволок. И преуспев там в деле скором, Спокойно вылез из куста, Обвел свое именье взором, Поссал и молвил: «Красота!» Один среди своих владений, Чтоб время с пользой проводить, Решил Евгений в эту пору Такой порядок учредить. Велел он бабам всем собраться, Пересчитал их лично сам, Чтоб было легче разобраться Переписал их по часам. Бывало он еще в постели Спросонок чешет два яйца, А под окном уж баба в теле Ждет с нетерпеньем у крыльца. В обед еще и в ужин тоже, Так кто ж такое стерпит, боже, А наш герой, хоть и ослаб Ебет и днем, и ночью баб. В соседстве с ним и в ту же пору Другой помещик проживал, Но тот такого бабам пору, Как наш приятель, не давал. Звался сосед Владимир Ленский. Был городской, не деревенский, Красавец в полном цвете лет, Но тоже свой имел привет. Похуже баб, похуже водки, Не дай нам бог такой находки, Какую сей лихой орел В блатной Москве себе обрел. Он, избежав разврата света, Затянут был в разврат иной, Его душа была согрета Наркотиков струей шальной. Ширялся Вова понемногу, Но парнем славным был, ей богу, И на природы тихий лон Явился очень кстати он. Ведь наш Онегин в эту пору От ебли частой изнемог, Лежал один, задернув штору, И уж смотреть на баб не мог. Привычки с детства не имея Без дел подолгу прибывать, Нашел другую он затею: И начал крепко выпивать. Что ж, выпить в меру — худа нету, Но наш герой был пьян до свету, Из пистолета в туз лупил И как верблюд в пустыне пил. О вина, вина! Вы давно ли Служили идолом и мне? Я пил подряд: нектар, говно ли. И думал — истина в вине. Ее там не нашел покуда. И сколько не пил — все во тщет, Но пусть не прячется паскуда, Найду! Коль есть она вообще. Онегин с Ленским стали други. В часы вечерней зимней вьюги Подолгу у огня сидят, Ликеры пьют, за жизнь пиздят. Но тут Онегин замечает, Что Ленский как-то отвечает На все вопросы невпопад, И уж скорей смотаться рад, И пьет уже едва-едва, Послушаем-ка их слова: — Куда, Владимир, ты уходишь? — О, да, Евгений, мне пора. — Постой, с кем время ты проводишь? Или уже нашлась дыра? — Ты прав, Евгений, только, только… — Ну шаровые, ну народ! Как звать чувиху эту? Ольга?! Что не дает?! Как не дает? Да ты видать не верно просишь. Постой, ведь ты меня не бросишь На целый вечер одного? Не ссы — добьемся своего! — Скажи там есть еще одна? Родная Ольгина сестра?! Свези меня! — Ты шутишь? — Нету?! Ты будешь тулить ту я эту. Так что ж — мне можно собираться? И вот друзья уж рядом мчатся. Но в этот день мои друзья Не получили ни хуя, За исключеньем угощенья И рано испросив прощенья Их сани мчат дорогой краткой. Мы их послушаем украдкой. — Ну что у Лариных? — Хуйня! Напрасно поднял ты меня. Ебать там ни кого не стану, Тебе ж советую Татьяну. — А что так? — Милый друг мой Вова, Баб понимаешь ты хуево. Когда-то в прежние года И я драл всех, была б пизда. С годами гаснет жар в крови, Теперь ебу лишь по любви. Владимир сухо отвечал И после во весь путь молчал. Домой приехал, принял дозу, Ширнулся, сел и загрустил. Одной рукой стихи строчил, Другой хуй яростно дрочил. Меж тем, двух ебырей явленье, У Лариных произвело На баб такое впечатленье, Что у сестер пизду свело. Итак, она звалась Татьяной. Грудь, ноги, жопа без изъяна. И этих ног счастливый плен мужской еще не ведал член. А думаете, не хотела она попробовать конца? Хотела так, что аж потела, Что аж менялася с лица. И все-же, несмотря на это, Благовоспитана была. Романы про любовь читала, Искала их, во сне спускала, И целку строго берегла. Не спится Тане, враг не дремлет, Любовный жар ее объемлет. — Ах, няня, няня, не могу я, Открой окно, зажги свечу… — Ты что, дитя? — Хочу я хуя, Онегина скорей хочу! Татьяна рано утром встала, Пизду об лавку почесала. И села у окошка сечь Как Бобик Жучку будет влечь. А бобик Жучку шпарит раком! Чего бояться им, собакам? Лишь ветерок в листве шуршит, А то, глядишь, и он спешит… И думает в волненьи Таня: «Как это Бобик не устанет Работать в этих скоростях?» Так нам приходится в гостях Или на лестничной площадке Кого-то тулить без оглядки. Вот Бобик кончил, с Жучки слез И вместе с ней умчался в лес. Татьяна ж сидя у окна Осталась, горьких дум полна. А что ж Онегин? С похмелюги Рассолу выпил целый жбан, Нет средства лучше, верно други? И курит топтаный долбан. О, долбаны, бычки, окурки! Порой вы слаще сигарет. Мы же не ценим вас, придурки, И ценим вас, когда вас нет. Во рту говно, курить охота, А денег, только пятачок. И вот, в углу находит кто-то Полураздавленный бычок. И крики радости по праву Из глоток страждущих слышны. Я честь пою, пою вам славу, Бычки, окурки, долбаны! Еще кувшин рассолу просит И тут письмо служанка вносит. Он распечатал, прочитал, Конец в штанах мгновенно встал. Себя не долго Женя мучил Раздумьем тягостным. И вновь, Так как покой ему наскучил, Вином в нем заиграла кровь. Татьяну в мыслях он представил. И так и сяк ее поставил. Решил Онегин — в вечеру Сию Татьяну отдеру. День пролетел как миг единый И вот Онегин уж идет, Как и условлено в старинный Парк. Татьяна ждет. Минуты две они молчали, Подумал Женя ну держись. Он молвил ей: «Вы мне писали?» И гаркнул вдруг: «А ну ложись!» Орех могучий и суровый Стыдливо ветви отводил, Когда Онегин член багровый Из плена брюк освободил. От ласк Онегина небрежных Татьяна как в бреду была, Шуршанье платьев белоснежных И после стонов неизбежных Свою невинность пролила. Ну, а невинность это, братцы, Во истину и смех, и грех, Коль, если глубже разобраться Надо разгрызть, что б съесть орех. Но тут меня вы извините, Изгрыз, поверьте, сколько мог. Теперь увольте и простите Я целок больше не ломок. Ну вот, пока мы здесь пиздели Онегин Таню отдолбал И нам придеться вместе с ними Скорее поспешить на бал.

********

О! Бал давно уже в разгаре! В гостиной жмутся пара к паре И член мужчин все напряжен На баб всех, кроме личных жен. Да и примерные супруги, В отместку брачному кольцу, Кружась с партнером в бальном круге, К чужому тянутся концу. В соседней комнате, смотри-ка, На скатерти зеленой сика, А за портьерою, в углу, Ебут кого-то на полу. Лакеи быстрые снуют, В бильярдной так уже блюют, Там хлопают бутылок пробки, Татьяна же после поебки На верх тихонько поднялась, Закрыла дверь и улеглась. В сортир бежит Евгений с ходу. Имел он за собою моду Усталость с ебли душем снять, Что нам не вредно б перенять. Затем к столу он быстро мчится И надобно ж беде случиться Владимир с Ольгой за столом, Член естественно колом. Он к ним идет походкой чинной, Целует руку ей легко, «Здорово Вова, друг старинный, Jeveus nome preaux, бокал «Клико»! Бутылочку «Клико» сначала, Потом «Зубровку»,"Хваньчкару» И через час уже качало Друзей как листья на ветру. А за бутылкою «Особой», Онегин, плюнув вверх икрой, Назвал Владимира разъебой, А Ольгу — самою дырой. Владимир, поблевав немного, Чего-то стал орать в пылу, Но бровь свою насупив строго, Спросил Евгений: «По еблу?» Хозяину, что бегал рядом Сказал: «А ты пойди поссы!» Попал случайно в Ольгу взглядом И снять решил с нее трусы. Сбежались гости. Наш кутила, Чтобы толпа не подходила Карманный вынул пистолет, Толпы простыл мгновенно след. А он красив, могуч и смел Ее меж рюмок отымел. Потом зеркал побил немножко, Прожег сигарою диван, Из дома вышел, крикнул: «Прошка!» И уж сквозь храп: «Домой, болван.»

********

Метельный вихрь во тьме кружится, В усадьбе светится окно. Владимир Ленский не ложится, Хоть спать пора уже давно. Он в голове полухмельной Был занят мыслею одной. И под метельный ураган Дуэльный чистил свой наган. «Онегин! Сука! Блядь! Зараза! Разъеба! Пидор! И говно! Лишь солнце встанет — драться сразу, Дуэль до смерти! Решено!» Залупой красной солнце встало. Во рту, с похмелья, стыд и срам. Онегин встал, раскрыл ебало И выпил водки двести грамм. Звонит. Слуга к нему вбегает, Рубашку, галстук предлагает, На шею вяжет черный бант, Дверь настежь, входит секундант. Не буду приводить слова, Не дав ему пизды едва, Сказал Онегин, что придет, У мельницы пусть, сука, ждет. Поляна белым снегом крыта. Да, здесь все будет «шито-крыто». «Мой секундант», — сказал Евгений, «А вот мой друг — месье Шардрез.» И так, друзья без рассуждений Становятся между берез. «Мириться? На хуй эти штуки! Наганы взять прошу я в руки.» Онегин молча скинул плед И быстро поднял пистолет. Он на врага глядит сквозь мушку, Владимир тоже поднял пушку. И ни куда-нибудь, а в глаз Наводит дуло, пидорас. Онегина мондра хватила, Мелькнула мысль: «Убьет, мудила.» Ну подожди, дружок, дай срок. И первым свой нажал курок. Упал Владимир. Взгляд уж мутный Как будто полон сладких грез И после паузы минутной «Пиздец» — сказал месье Шардрез. —=== The End ===—

(нечто типа P.S.)

Упал Владимир, взгляд уж мутный, Как будто полон сладких грез, И после паузы минутной «Пиздец», — сказал месье Шардрез. Что ж делать, знать натуры женской Не знал один, должно быть, Ленский. Ведь не прошел еще и год, А Ольгу уж другой ебет… Оговорюсь: другой стал мужем, Но не о том, друзья, мы тужим. Твердила мать и без ответа Не оставались те слова, И вот запряжена карета И впереди Москва, Москва! Дороги! Мать твою налево! Кошмарный сон, верста к версте, О, Александр Сергеич, где Вы? У нас дороги еще те… Лет через пятьсот дороги, верно, У нас изменятся безмерно… Так ведь писали, верно, Вы Увы! Вы, видимо, правы. Писали Вы — дороги плохи, Мосты забытые гниют, На станциях клопы и блохи Уснуть спокойно не дают. И на обед дают гавно Теперь давно уже не то. Клопы уже не точат стены, Есть где покушать и попить, Но цены, Александр Сергеич, цены Уж лучше блохи, блядью быть! Весна для нас, мужчин, мука. Будь хром ты, крив или горбат, Лишь снег сойдет — и к солнцу штука, А в яйцах звон, не звон — набат! Весной, как всем это известно, Глупить желает каждый скот, Но краше всех, скажу Вам честно, Ебется в это время кот. О, сколько страсти, сколько муки, Могучей сколько красоты, Коты поют и эти звуки Своим подругам шлют коты…. —=== The ENDец, вероятно ===—

Пансион любви

Мистер Хобс еще раз сверился с записью в блокноте и направился к особняку. Обширный двор, который был скрыт от посторонних взоров высоким кирпичным забором, — на воротах этой цитадели была прибита огромная вывеска: «Частный пансионат для детей-сирот», ул. Пароэль, 14.

— Это, кажется, здесь, — пробурчал мистер Хобс и нажал кнопку звонка. Пожилая женщина-привратница провела Хобса в дом и представила мадам Сюльбе — хозяйке дома.

Кабинет мадам Сюльбе был больше похож на будуар светской дамы, чем на рабочую комнату. На стенах много картин, одна стена зеркальная, широкая кровать покрыта розовым муаровым одеялом, туалетный столик с духами и вазами, два кресла, пуф и бюро. На подоконнике стоял магнитофон, но он как-то выпадал из общего вида и был незаметен. Сама мадам Сюльбе меньше всего походила на содержательницу бедного пансиона. Эта роскошная молодая француженка поразила Хобса своей непринужденностью и жизнерадостностью.

— Да, да, — с радостью воскликнула она, как только Хобс представился. — Нам как раз такой доктор и нужен. Мне кажется, что девочкам вы понравитесь. Мне, во всяком случае, подходите, — улыбнулась она.

— Очень рад, благодарю за откровенность, вы тоже мне нравитесь и как женщина и как хозяйка. Счастлив вам служить.

— Итак, — мадам Сюльбе стрельнула интригующим взглядом, — обмен любезностями закончен. Прошу садиться. Поговорим о деле.

Она опустилась в глубокое кресло напротив Хобса и ему сразу бросились в глаза ее стройные длинные ноги, открытые далеко выше колен. Хобс старался не смотреть на них.