Сборник критических статей Сергея Белякова

Беляков Сергей

III. Индуцированная пассионарность

Итак, мы пришли к выводу, что дар Олеши не был полноценным, ибо его талант не опирался на повышенную пассионорность. Но возникает закономерный вопрос: почему тогда творения Олеши не ограничиваются калейдоскопом метафор, отдельными удачными фрагментами (вроде уже упомянутого мною эпизода с покупкой торта, вошедшего в «Ни дня без строчки») и «балластом», т. е. статьями, очерками и дневниками? Почему «Зависть» и «Трех толстяков» не постигла участь «Нищего» и «Смерти Занда»? И почему, наконец, почти все лучшие произведения Олеши были написаны в период 1924–1931 годов? Этот «золотой период» Олеши не только поставил бы под сомнение нашу концепцию, но и вошел бы в противоречие с законом сохранения энергии, если бы не было открыто и описано явление пассионарной индукции. Пассионарная индукция — это «изменение настроения и поведения людей в присутствии более пассионарных личностей. Пассионариям удается навязать окружающим свои поведенческие установки, сообщив им повышенную активность и энтузиазм, которые от природы этим людям не присущи. Они начинают вести себя так, как если бы они были пассионарны, но, как только достаточное расстояние отделяет их от пассионариев, они обретают свой природный поведенческий и психический облик. [130] ». Явление пассионарной индукции — одно из основополагающих в учении о пассионарности и в пассионарной теории этногенеза. Пассионарная индукция «пронизывает все этнические процессы,

будучи основой всех массовых движений людей, инициаторами которых являются пассионариии, увлекающие за собой менее пассионарных людей. Таковы политические движения, крупные миграции, религиозные ереси и т. д.» [131] Примерам пассионарной индукции нет числа, наиболее яркими являются, конечно же, военные подвиги: Суворова под Кинбурном и в швейцарском походе, Наполеона при Лоди и Арколе, Раевского под Солтановкой и подвиги многих безвестных солдат, первыми бросавшихся в бой и увлекавших за собой своих товарищей. Немало примеров пассионарной индукции связано с выступлениями известных ораторов, порой доводивших своих слушателей до исступления. И что интересно, речи этих ораторов, к примеру, знаменитая речь Ф.М. Достоевского, произнесенная 8 июля 1880 года на заседании общества любителей российской словесности, при чтении не производит того впечатления, которое она произвела на слушателей. Следовательно, в успехе речи решающую роль сыграло личное присутствие Достоевского. Еще более интересный пример — выступления И.В. Сталина. Считается, что Сталин никогда не был хорошим оратором. Его речи, как правило, банальны и малоинтересны, однако по свидетельству К.И. Чуковского [132] , которого трудно заподозрить в сталинизме, не только речи Сталина, но даже само его появление вызывало реакцию, которую обычно называют «массовым психозом» — явление, не объяснимое одним лишь страхом.

130

Мичурин В.А. Словарь понятий и терминов теории Л.Н. Гумилева //Гумилев Л.Н. Этносфера: история людей и история природы. М., 1993. С.508

131

Там же. С.508

132

Чуковский К.И. Из дневника // Знамя. 1992. N 11.

Итак, если пассионарный воин может заставить своих товарищей забыть о страхе смерти, пассионарный политик — об убеждениях и первоочередных делах, то, логично предположить, что пассионарный литератор может невольно «ввести» пассионарность своему коллеге. И заиграет талант всеми красками, и будет создан новый оригинальный рассказ, роман или пьеса. Увы. Такой эффект не будет продолжительным, ибо для долгой творческой жизни нужна собственная пассионарность, но и этого эффекта хватило на то, чтобы русская литература стала богаче на одного талантливого писателя.

Но кто из знакомых Олеши мог произвести пассионарную индукцию? Вспомним коллектив «четвертой полосы»» «Гудка»: Катаев, Ильф, Петров, Булгаков — все они были не только талантливы, но и пассионарны. Следовательно, пассионарное напряжение консорции (в данном случае коллектива «четвертой полосы») было достаточно велико, и Олеша, так или иначе, должен был подчиниться общему ритму. Впрочем, еще важнее то, что Олеша некоторое время жил под одной крышей с В. Катаевым, а затем с Ильфом. Жили Олеша и Ильф в печатном отделении типографии (в Москве был тогда жилищный кризис). Позднее они перебрались в Сретенский переулок, где поселились в каком-то флигельке. В это время были написаны и «Зависть», и «Три толстяка», и несколько отличных рассказов. Кроме того, Олеша был дружен с Багрицким и, главное, с Маяковским, ярко выраженным пассионарием. Пассионарная индукция Маяковского описана не раз. Сам Олеша писал: «Его [Маяковского — С.Б.] появление электризовало нас. Мы чувствовали приподнятость.» [133]

133

Олеша Ю. Книга прощания… С.138

В конце 1920-х Олеша был самым популярным автором «Гудка» (см. свидетельства В. Катаева [134] , М. Штиха [135] , И. Овчинникова [136] и одним из самых знаменитых писателей. А ведь литературная жизнь в 1920-е отнюдь не была бедна. Пожалуй, это был один из самых интересных периодов в истории русской литературы. Государство еще не протянуло к ней свою железную лапу, а оголтелые рапповцы и лефовцы не были так страшны, и диспуты между литературными объединениями только добавляли «перца» литературной жизни. Напомню, что в двадцатые годы работали Булгаков и Платонов, Ахматова и Пастернак, Зощенко и Бабель, Лавренёв и Багрицкий, Ильф и Петров, Заболоцкий и Хармс, Горький, уже писавший «Самгина», и Шолохов, работавший над «Тихим Доном» (или же, как считает А.И. Солженицын, уже присвоивший его). И Олеша сумел прославиться на таком фоне! Но вот переехал на другую квартиру Ильф. Застрелился Маяковский. Обострилась болезнь Багрицкого (впрочем, Олеша разошелся с ним еще раньше). Отдалился делавший карьеру Катаев. Покинул «Гудок» Булгаков. А без дополнительной пассионарности талант Олеши был бессилен. О том, что произошло в дальнейшем, я уже писал. Пьесы, повести, рассказы оставались недописанными, а сам Олеша стал чувствовать себя стариком (в тридцать с небольшим лет!) Тогда же у Олеши появилась тема молодости, с которой он связывал свои писательские и журналистские успехи. Воспоминания об утраченной молодости пронизывают почти все его произведения от дневниковых записей до печально знаменитой речи на I съезде советских писателей. И дело тут не столько в молодости, сколько в том, что с ней у Олеши был связан период настоящей творческой деятельности, которая стала возможна благодаря индуцированной пассионарности.

134

См. Катаев В. алмазный мой венец…

135

См. Воспоминания об И. Ильфе и Е. Петрове. М., 1963.

136

См. Воспоминания о Ю.Олеше…

IV. Зависть

Попробуем рассмотреть некоторые проявления пассионарности Олеши, ведь пассионарность в той или иной степени присуща каждому человеку. Правда, у Олеши, как и у большинства людей, пассионарность не была повышенной и уравновешивалась инстинктом самосохранения, но это не значит, что мы не можем изучать ее проявлений. Каков был модус пассионарности Олеши? Властолюбие Наполеона, одержимость протопопа Аввакума, стремление Суворова к победам ради побед достаточно известны. Олеша был завистник. Катаев в своем скандально знаменитом «Алмазном венце» писал: «Однажды ключик [Олеша — С.Б.] сказал мне, что не знает более сильного двигателя творчества, чем зависть [137] .

137

Катаев В. Алмазный мой венец // Катаев В. Собр. соч.: в 10 т. Т. VII. С. 103

В дневниковых записях Олеши можно

найти целую декларацию завистника: "«всем завидую и признаюсь в этом, потому что считаю, скромных художников не бывает, и если они претворяются скромными, то лгут… и как бы своей зависти не скрывали за стиснутыми зубами — все равно прорывается ее шипение. Каково убеждение чрезвычайно твердо во мне… зависть и честолюбие есть силы, способствующие творчеству… это не черные тени, остающиеся за дверью, а полнокровные могучие сестры, садящиеся вместе с гениями за стол» [138] . Надо сказать, что зависть — это не просто слепое чувство, ведь дурными могут быть только мотивы поступков. Зависть, как и любая другая эмоция, может порождать самые разнообразные поступки. Зависть заставляет подсыпать яд сопернику или писать на него донос, но она же побуждает и к самосовершенствованию, к активной (часто полезной) деятельности, которая должна привести к победе над соперником.

138

Олеша Ю. Книга прощания. М., 1999. С. 55

Как известно, творчество многих писателей автобиографично. Причем в одних случаях автор приписывает герою свои мысли и чувства, в других — даже свою биографию. Сколько-нибудь просвещенный читатель легко узнает в Нержине и Костоглотове — Солженицина, а в Годунове-Чердынцеве — Набокова. Николай Кавалеров (главный герой лучшего, на мой взгляд, произведения Олеши — повести «Зависть») несомненно, alter ego Олеши, что он сам признал в своей речи на I съезде советских писателей. В том, что многие свои ощущения Олеша передал Кавалерову, легко убедиться. Так, к примеру, Кавалеров жалуется, что его не любят вещи. Об аналогичных высказываниях Олеши упоминают В. Катаев [139] и И. Глан [140] . Кавалеров — завистник. Он завидует Андрею Бабичеву, потому что тот государственный человек и советский барин — а он, Кавалеров, при барине приживальщик, шут. Кавалеров завидует Володе Макарову оттого, что тот «новый человек», «человек-машина» и ему предназначена Валя, возлюбленная Кавалерова. Но самое главное: Кавалеров завидует силе, здоровью, бодрости, энергии Бабичева и Макарова. Этой завистью слабого (и в физическом и в духовном смысле) обывателя к энергичному и деловому (хотя и на редкость противному) человеку пронизана вся новелла.

139

см. Катаев В. Указ. соч. С. 87

140

см. Воспоминания о Ю. Олеше. М., 1976

Естественно, перед нами встает вопрос о прототипе Андрея Бабичева. Л. Славин утверждал, что прототипом и Андрея и Ивана Бабичевых (что довольно странно) был некий весьма странный гражданин, торговавший на одесском базаре и посещавший «Коллектив поэтов» [141] . Однако образ сумасшедшего (он считал себя председателем земного шара и, по совместительству, антихристом) торговца мало походит на советского дельца Андрея Бабичева. Думается, что прототипом (или одним из прототипов, ибо Бабичев, возможно, образ собирательный) Бабичева был тот, кому завидовал сам Олеша.

141

Воспоминания Ю. Олеше… С. 6–7.

Вряд ли Олеша завидовал таланту. Он сам был талантлив и знал себе цену. А. Аборский свидетельствует, что однажды автор «Вишневой косточки» воскликнул: «Другой Олеша придет через 400 лет!» [142] Еще одно высказывание, свидетельствующее о тщеславии Олеши, приводит М.Зорин: «Знаете, мне очень нравится, что писателю присваивается… звание «народный писатель»… как бы это звучало — народный писатель Олеша» [143] . Наконец, Катаев описывает, как юный форвард команды решельевской гимназии, забив в финальном матче футбольного первенства Одесского учебного округа решающий мяч, кричал, аплодируя самому себе: «Браво я!» [144]

142

Воспоминания Ю. Олеше… С. 198.

143

Там же. С. 96–97.

144

Катаев В. Указ. соч.

Приведенные выше примеры показывают, что завистливость Олеши сочеталась с тщеславием, что, впрочем, не удивительно, т. к. тщеславие встречается среди писателей, поэтов, художников и ученых не реже, чем властолюбие среди политиков.

Обобщим собранный материал. Популярный фельетонист, любимый и уважаемый многими людьми, человек, которого считают счастливчиком и завидуют ему, сам завидует. Но кому? Конечно, не Маяковскому. Судя по дневникам, Олеша относится к автору «Левого марша» как к живому классику, которому завидовать бессмысленно. Да и познакомился с ним Олеша лишь в 1928 году [145] . Вряд ли он завидовал Ильфу, в 1926–1927 гг. (время работы над «Завистью») Олеша был куда известней его. Не мог быть объектом зависти и тяжелобольной автор «Думы про Опанаса». Из знавших Олешу остаются М. Булгаков и В. Катаев. Но всякий, кто имеет представление о личности Булгакова, станет искать в нем прототип Бабичева. Иное дело Катаев. Олеша и Катаев познакомились еще в Одессе. Оба перебрались сперва в Харьков, а потом в Москву. Но Катаев буквально всюду опережал Олешу, жизнь которого кажется скучной, пресной по сравнению с яркой, бурной (особенно в молодости) жизнью Катева. В 1915 году Катаев добровольцев ушел на фронт, где дослужился до звания прапорщика, получил «Георгия» и оружие «за храбрость», и был отравлен газами. В 1919 году он уже в Красной Армии, командует батареей. В литературную жизнь Катаев вошел на удивление легко. Еще до войны он познакомился с Буниным. Это он, Катаев, «вытащил» в Москву и Олешу, и Багрицкого, и своего брата Евгения, которого он заставил (в прямом смысле слова) писать, позднее познакомил его с Ильфом и дал им сюжет «Двенадцати стульев». Катаев раньше Олеши стал печататься, раньше вошел в литературную жизнь Москвы, раньше прославился. Он был всего на два года старше Олеши, однако покровительствовал ему (как Бабичев Кавалерову). Олеша одно время жил у Катаева, в его комнате (как Кавалеров в доме Бабичева). В довершение всего, Олеша и физически уступал Катаеву, был на голову ниже ростом. Передо мной фотография середины конца 1920-х. Справа, на переднем плане, стоит Михаил Булгаков, слева — Катаев. Автор «Квадратуры круга» элегантно одет, весь вид его как будто излучает благополучие. Его лицо — лицо преуспевающего человека, удачливого литературного дельца (каким он, в сущности, и был). Лицо хозяина жизни. В центре стоит автор «Зависти». И без того малорослый, он кажется еще ниже из-за своей широкоплечести (он был ширококостный). Его лицо из-за необыкновенно глубоко посаженных глаз и утиного носа вызывает ассоциации с клоунской маской. Вид его до странности старообразен (ему в то время не было и тридцати. Он моложе Катаева и Булгакова, но ему можно дать лет 50). Кепка и черный костюм усиливают контраст с Булгаковым и Катевым (они в шляпах и серых плащах). При взгляде на эту фотографию так и вспоминаются слова Кавалерова: «А я… при нем шут. Да, шут! Шут, клоун, карлик».

145

См. Олеша Ю. Книга прощания… С. 134.