Сборник рассказов «Заметки по восприятию воображаемых различий»
Шрифт:
Спустя некоторое время он стал прибавлять в весе.
Это воодушевило меня. Я удвоил порции картофельных палочек и мясных шариков. Американец стал есть как истинный голландец. Он быстро полнел.
Через два месяца в нем было фунтов десять или двадцать лишнего веса. Меня это не беспокоило, я стремился превратить клиента в раба моей кухни. Я купил глубокие миски и подавал теперь удвоенные порции. Я заменил «сате-баби» на «баба-траси» — свинину в креветочном соусе, так как к арахисовой подливке клиент теперь не притрагивался.
На третий месяц он перешел границу тучности — в основном из-за риса и острого соуса. А я стоял у плиты, как органист за пультом органа, и играл на его вкусовых сосочках. Он склонял над мисками свое круглое и блестящее от пота лицо, а Пабло крутился рядом, меняя блюда и пластинки на проигрывателе.
Да, теперь стало ясно: этот человек полюбил мою кухню. Его ахиллесова пята находилась в желудке, если так можно выразиться. Этот американец до встречи со мной прожил тридцать или сорок лет на белом свете и остался худым. Но откуда берется худоба? Я думаю, причина — в отсутствии еды, отвечающей вкусу данного индивидуума.
Я выработал теорию, согласно которой большинство худых людей — потенциальные толстяки, просто не нашедшие своей потенциальной пищи. Я знавал одного тощего немца, который прибавил в весе, когда вел монтаж оборудования в Мадрасе и столкнулся с совершенно новыми для себя юго-восточными яствами. И еще одного прожорливого мексиканца-гитариста, игравшего в лондонском клубе: он утверждал, что полнеет только в своем родном городе — Морелии; причем во всей центральной Мексике любая другая пища на него вовсе не действовала, а вот в Оахаке, как бы ни были превосходны блюда, он неизменно худел. И знал англичанина, который большую часть жизни провел в Китае. Так вот, он заверял меня, что не может жить без сычуаньской пищи, что кантонская или шанхайская кухни его совершенно не удовлетворяют и что различия между кухнями в разных провинциях Китая гораздо больше, чем в Европе. Этот мой знакомый жил в Ницце, вкушал провансальские блюда разнообразя их красным соевым творогом, соусом «амой» и бог весть еще чем. И жаловался мне, что у него собачья жизнь!
Как видите, поведение моего американца вполне объяснимо. Он, совершенно очевидно, относился к числу людей, не нашедших своей пищи. И теперь, поедая рийстафель, наверстывал упущенное за тридцать или сорок предыдущих лет.
Истинный повар должен чувствовать ответственность за своего клиента. В конце концов повар — тот же кукловод: он манипулирует клиентами, как марионетками, играя на их вкусовых пристрастиях.
Но я-то не истинный повар, я простой итальянец с необъяснимым пристрастием к рийстафелю. Самое горячее мое желание — стать художником.
Я продолжал пичкать клиента рисом. Теперь мне казалось, что этот человек полностью в моей власти. Бывало, ночами я просыпался в холодном поту: мне снилось, что он поднимает расплывшееся лунообразное лицо и говорит: «Вашему „самбал-удангу“ не хватает пикантности. Дурак я был, что ел у вас! Наши отношения кончены».
И я безрассудно увеличивал порции, заменил вареный рис на жареный в масле с шафраном и добавил цыпленка в соусе «чили» с арахисом.
Мне казалось, что мы оба — я у плиты, а он за столом — пребывали в каком-то бредовом состоянии. Он чудовищно раздался — этакая колбаса, а не человек, — каждый лишний фунт его веса служил доказательством моей власти.
А затем внезапно наступил конец.
Я как раз приготовил деликатес — «самбал-ати» — чистое безумие с моей стороны, если учесть вздувшиеся цены.
Но американец не пришел, хотя я задержал закрытие на два часа.
И на следующий вечер он не пришел.
На третий — тоже.
На четвертый день он вошел, неуклюже переваливаясь, и сел за столик. Ни разу за все время я не заговаривал со своим клиентом. Но в тот вечер я осмелился подойти, слегка поклонился и вежливо сказал:
— Вы пропустили несколько вечеров, майн херц.
— Да, к сожалению, я не мог прийти, — ответил он.
— Надеюсь, ничего страшного?
— Нет, просто легкий сердечный приступ. Но доктор советовал отлежаться.
Я поклонился. Пабло ждал от меня указаний. Американец заправил за воротник гигантскую красную салфетку, купленную специально для него.
Только сейчас я наконец осознал, о чем должен был давно задуматься: я убиваю этого человека!
Я взглянул на горшки с мясом, на блюда с гарнирами, на горы риса и острых приправ. Это были орудия медленной смерти.
И я закричал:
— Ресторан закрыт!
— Но почему? — изумился клиент.
— Мясо подгорело, — ответил я.
— Тогда подайте мне рийстафель без мяса, — сказал он.
— Это невозможно, — возразил я. Рийстафель без мяса — не рийстафель.
В глазах клиента появилась тревога.
— Ну так приготовьте омлет — и положите побольше масла.
— Я не готовлю омлеты.
— Тогда свиную котлету — и пожирнее. Или, на худой конец, просто горшочек жареного риса.
— Майн херц, кажется, не понимает, — сказал я. — Я подаю исключительно рийстафель и делаю его по всем правилам — или вообще ничего не готовлю.
— Но я голоден! — воскликнул клиент плаксивым голосом.
— Можете полакомиться омарами в майонезе у Хуанито или паэльей в Са-Пунте. Вам не привыкать, — добавил я, не в силах удержаться от сарказма.
— Я не хочу! — закричал он, едва не рыдая. — Я прошу рийстафель!
— Тогда езжайте в Амстердам! — заорал я, сбросил горшки на пол и выбежал из ресторана.
Я сложил вещи и незамедлительно уехал на Ивису, в самый раз успел на ночной теплоход в Барселону, а оттуда вылетел в Рим.
Согласен, я был груб с клиентом. Но — в силу необходимости. Надо было сразу пресечь его прожорливость. И мою собственную беспечность.
Мои дальнейшие странствия не имеют отношения к этой истории. Добавлю лишь, что на греческом острове Кос я держу лучший ресторан. Я составляю рийстафель с математической точностью и ни грамма не прибавляю даже постоянным клиентам. Никакие сокровища меня не заставят увеличить порцию или дать добавку.
Я часто думаю: что стало с тем американцем и Пабло, плату которому я выслал из Рима?