Сборник рассказов «Заметки по восприятию воображаемых различий»
Шрифт:
Англичанин взглянул в мою сторону и впервые обратился персонально ко мне (помню, Стен Кентон наигрывал «Вниз по Аламо»):
— Простите, пожалуйста, не будете ли вы так добры поставить «Луну над Майами» Вэна Мунро?
— Конечно, с удовольствием, — ответил я и подошел к проигрывателю. Снял пластинку Кентона. Достал Мунро. И в этот миг понял, что убиваю, буквально убиваю британца.
Он превратился в музыкального наркомана и жить не мог без пластинок. Но слушал их только здесь, обжираясь рисом и самбалом, которые разъедали слизистую его желудка.
— Никакого Вэна Мунро! — крикнул я.
Британец пораженно замигал заплывшими глазами. Из кухни вышел хозяин, удивленный, что я повысил голос.
— Может быть, Гленн Миллер?.. — промямлил англичанин.
— Ни за что!
— Томми Дорси?
— Исключено.
Несчастный затрясся, челюсти его задрожали.
— Ну хоть Дюк Эллингтон! — взмолился он.
— Нет!
— Пабло, ты ведь любишь Дюка Эллингтона! — воскликнул хозяин.
— Поставьте Бейдербека или хотя бы «Современный джаз-квартет»! Что-нибудь!!!
— С вас достаточно, — сказал я британцу. — Концерт окончен.
И со страшной силой грохнул кулаком по усилителю. Внутри зазвенели, разбиваясь, лампы.
Клиент с хозяином лишились дара речи.
Я вышел, даже не потребовав плату за две недели, на попутных добрался до Ивисы, а там сел на теплоход до Марселя.
Теперь я довольно известный саксофонист. Меня можно услышать каждый вечер, кроме воскресенья, в клубе на улице Ашетт в Париже. Мною восхищаются, слушатели ценят классическую ясность и чистоту формы и уважают как приверженца диксиленда.
И все же на моей совести остался грех — тот самый несчастный англичанин. Я искренне сожалею о случившемся.
И часто задумываюсь: что же случилось с моим хозяином и постоянным клиентом?
Клиент Я взял грех на душу много лет назад в маленьком испанском городке Санта-Эулалия-дель-Рио; до сих пор не признавался в этом ни одной живой душе.
Я отправился в Санта-Эулалию, чтобы написать книгу. Со мной поехала жена. Детей у нас не было.
Во время моего пребывания там какой-то финн или скорее мадьяр открыл ресторанчик, где подавали рийстафель. Сие событие с одобрением встретила вся иностранная колония. До тех пор мы выбирали между омарами в майонезе у Хуанито и паэльей в Са-Пунте. Готовили и там и там отлично, но ведь даже самые изысканные яства рано или поздно приедаются.
Многие из нас стали столоваться у финна, где всегда царила какая-то живая атмосфера. Добавьте к этому, что у венгра была замечательная коллекция пластинок. Такое место не могло не пользоваться успехом.
Моя жена была замечательная женщина, но готовила она из рук вон плохо. Я обедал у мадьяра пять раз в неделю и стал одним из его постоянных клиентов. Через некоторое время я обратил внимание на официанта.
Молодой, лет шестнадцати или семнадцати, он, по-моему, был индонезийцем — оливковая кожа, иссиня-черные брови и волосы. Сущее удовольствие было смотреть, как он — гибкий, изящный, быстрый — носится вокруг, подавая блюда и меняя пластинки. Я любовался юношей, как любуются греческой скульптурой или статуями Микеланджело, и получал от этого, невинного в сущности, занятия эстетическое наслаждение. Кроме того, индонезиец отлично вписывался в повесть, над которой я в то время мучился: такого героя я долго и безуспешно искал.
Я проводил в ресторане все вечера и сидел допоздна. Повар подавал мне гигантские порции, и я ел, благодарный, что могу задержаться.
Жена моя к тому времени вернулась в Соединенные Штаты.
Естественно, я полнел от этого. Кто в состоянии съедать каждый вечер три фунта риса с мясом и не полнеть? Увлеченный созерцанием юношеской красоты, переполненный мыслями о будущей книге, я забросил друзей и перестал следить за своей внешностью. Каждый вечер, когда я выходил из ресторана, живот мой стонал, переваривая чрезмерно острую пищу. Я ложился в постель, думая о чувстве прекрасного, о литературе и с нетерпением ждал следующего вечера.
Не знаю, сколько это могло продолжаться и куда могло меня завести. Я терял свою застенчивость, терял гордость. И тут я кое-что заметил.
Я понял, что я остался единственным клиентом ресторана, и глубоко задумался. Пускай я растерял всех друзей и знакомых — но почему они перестали обедать в этом ресторане? Все было без изменений — еда, музыка... Все, кроме меня.
Как-то раз, расправляясь с очередной порцией самбала, я вдруг необыкновенно отчетливо осознал, как чудовищно растолстел. Я взглянул на себя со стороны и увидел... отвратительного типа, от одного вида которого воротит с души. Никто не захочет есть с ним в одной компании.
И тут до меня дошло: именно я причина того, что венгр растерял всех своих клиентов. Какой нормальный человек станет любоваться мной? А ведь я просиживал там все вечера.
Либо подобное озарение должно немедленно привести к действию, либо я навсегда потеряю уважение к себе.
Я с грохотом отодвинул стул и поднялся — нельзя сказать, что с легкостью. Повар и официант озадаченно глядели, как я, переваливаясь, направляюсь к двери.
Повар закричал:
— Я плохо приготовил?!
— Дело не в еде.
Юноша потупился:
— Должно быть, я обидел вас, поставив скверную пластинку?
— Наоборот, — ответил я. — Вы радовали меня чрезвычайно. Я сам оскорбил вас сверх всякой меры.
Они не поняли.
Повар воскликнул:
— Может, попробуете свининки? Свежая, с пылу, с жару!
Юноша сказал:
— Есть новая пластинка Армстронга, вы ее еще не слышали.
Я остановился в дверях.
— Благодарю вас обоих. Вы добрые люди. Но мне лучше уйти.
Я вернулся домой, сложил чемодан, вызвал такси и поздно вечером вылетел с Ивисы в Барселону.
Много лет прошло с тех пор. Я живу сейчас в Сан-Мигеле-де-Альенде, в Мексике, с новой женой и двумя детьми.
Я часто думаю, как сложились судьбы повара и официанта. Насколько я понимаю, они должны процветать в Санта-Эулалии. При условии, конечно, что мое безобразное поведение не погубило репутацию ресторана.
Если так, чрезвычайно об этом сожалею.
Я все еще пытаюсь стать писателем.
ЧЕРЕЗ ПИЩЕВОД И В КОСМОС С ТАНТРОЙ, МАНТРОЙ И КРАПЧАТЫМИ КОЛЕСАМИ