Сборник рассказов
Шрифт:
Человек счастлив:
Одному этот наркотик дарит жизнелюбие, другому — томление духа, третьему — прилив творческих сил; кому-то — неустанную энергию, кому-то — обаяние, а иному — и сладострастие. Но каждому из них он дарит счастье в том или ином виде. Подумайте только об этом: как это просто и в то же время сверхъестественно сложно! Человек счастлив!
Я объехал весь земной шар, я видел такие чудеса природы, что перо мое немеет и запинается, когда я тщусь описать их, видел я немало и творений гения человеческого, но с этим дивом не в силах сравниться ничто.
2. РАЗВЕ НЕ СУЩЕСТВУЕТ философского учения, бесчеловечного и циничного, которое
Счастье, которое дарит кокаин, ничем не похоже на безмятежное и бездеятельное счастье бессловесных тварей: человек, охваченный им, ясно осознает, кто он есть и кем бы мог стать; оно наделяет его подобием божественности для того, чтобы он познал в себе червя и раба. Кокаин пробуждает в человеке жажду, которую уже не удастся насытить ничем иным. Он вызывает голод. Дайте испробовать этот порошок человеку мудрому, искушенному в мирских делах, сильному духом, трезво мыслящему и владеющему собой. Если он таков, каким он вам казался, кокаин не причинит ему ни малейшего вреда. Он разглядит в нем соблазн и воздержится от повторения этого опыта, а испытанное блаженство послужить лишь укреплению его решимости достигнуть сей высокой цели при помощи средств, заповеданных Господом своим святым.
Но дайте его капризному, избалованному болвану, потакающему всем своим прихотям — среднему человеку, одним словом — и он пропал. Ибо он скажет: <Это то, чего я всегда хотел!> — и кто сможет возразить ему? Ибо он не ведает пути истины, и ему принадлежит по праву лишь путь заблуждений. Если ему захочется кокаина, он будет принимать его вновь и вновь: ведь различие между жизнью гусеницы, которую он прежде вел, и жизнью бабочки, в которую кокаин превратил его, столь разительно, что душа, не посвященная в тайны философии, отказывается воспринимать первую, как ребенок отказывается пить горькое снадобье.
Он более не может выносить несчастий, ибо отныне он только так именует повседневное существование, и посему он все чаще и чаще потакает велениям кокаина.
Но увы! сила, с которой зелье воздействует на человека, при частом его употреблении стремительно убывает. Наслаждение убывает, хотя аппетиты растут. Побочные последствия, незаметные поначалу, дают о себе знать; они налетают на жертву стаей бесенят с огненными вилами в лапах.
Единичное употребление кокаина не вызывает заметных последствий для здорового человека. В положенный час он отходит ко сну, спит спокойно и пробуждается свежим. Аборигены Южной Америки жуют листья коки перед военным походом, чтобы, не ведая усталости и голода, являть чудеса отваги и выносливости. Но делают они это только в случае крайней необходимости, после чего длительным отдыхом и обильным питанием восстанавливают растраченные телесные силы. Следует к тому же заметить, что сила духа и самообладание дикаря намного превосходит подобные же качества цивилизованного человека.
То же самое можно сказать и об обычае курить опиум, распространенном среди китайцев и индусов. Все его курят, но мало у кого привычка переходит в порок. В этом смысле там он не опаснее для общества, чем в наших широтах табакокурение.
Но те, кто злоупотребляют кокаином ради удовольствия, которое он доставляет, скоро познают на себе месть природы, хотя и пытаются изо всех сил не замечать ее ударов. Нервы изнашиваются от постоянного возбуждения, отсутствия должного отдыха и питания. Ведь даже загнанная лошадь рано или поздно перестает откликаться на понукания шпорами и хлыстом: она просто спотыкается, валится на землю без сил и хрипло дышит, пытаясь вернуться к жизни.
Раба кокаина ждет та же судьба. Каждый нерв его кричит о пощаде, но на крики эти он отвечает только увеличением дозы излюбленного яда. Однако лечебное воздействие более не наступает, в то время как признаки отравления становятся все заметнее. Нервы более не выдерживают. Жертва начинает испытывать галлюцинации. "Смотри! Там, на кресле, серый кот лежит! Я тебе раньше не говорил, но он здесь уже давно вертится".
Ах, да — и еще крысы. "Я обожаю смотреть, как они бегают по шторам. Разумеется, разумеется — я знаю, что они не настоящие. А вот та, которая на полу — та настоящая. Я тут ее как-то раз чуть не убил. Эта та самая, я ее узнаю. Она как-то ночью еще на подоконнике сидела".
Такова эта мания еще в своем зародыше. Как только проходит наслаждение, оно тотчас сменяется своей противоположностью, точно также как Эрос сменяется Антиэросом.
"О нет, ко мне они подходить боятся". Но проходит несколько дней, и вот они уже бегают по коже бедняги, вгрызаясь в нее непрестанно и мучительно, не ведая ни пощады, ни сострадания.
Воздержимся от описания конца, который неизбежен, хотя и наступает иногда спустя значительное время, ибо пути пагубного пристрастия зачастую извилисты и иногда умственное расстройство на время оставляет пациента в покое, особенно если вынужденное воздержание на некоторое время смягчает проявления недуга. Но как только в распоряжение одержимого вновь попадает желанный порошок, он, с удесятеренным рвением набрасывается на него, закусывает удила и скачет во весь опор навстречу погибели.
Но смерти предшествуют поистине адские мучения. Нарушается привычное ощущение времени, так что часовое воздержание оказывается в сознании кокаиниста равным столетию пыток для человека с естественным восприятием вещей.
Психологи еще находятся в неведении о том, каким образом здоровой мозг добивается того, что мы воспринимаем и хорошее и плохое в жизни с достаточным равнодушием. Чтобы ощутить это, попробуйте попоститься день или два, и вы сразу почувствуете тупую боль, которым сопровождается вся деятельность организма. Если же пост ваш называется воздержанием от наркотика, то ощущение это возрастает многократно, упраздняя в сознании даже самое течение времени, так что жертва начинает испытывать поистине метафизические вечные муки ада, которые, в сущности, есть погружение смертной души в беспредельность, лишенную божественного присутствия.
3. МНОГОЕ ИЗ ТОГО, ЧТО Я ГОВОРЮ давно и хорошо известно; если я и рассказываю это, как нечто новое и небывалое, то исключительно ради того, чтобы усугубить драматическое воздействие, поскольку все искусство трагедии — да и комедии в ее высших формах, каковые доступны лишь таким вознесшимся над суетой рода человеческого великанам как Аристофан, Шекспир, Бальзак, Рабле, Вольтер и Байрон — заключается в том, чтобы сострадая людским бедам, поэты, в то же время, с презрительным высокомерием взирали на тщетные потуги смертных избегнуть судьбы.