Сборник рассказов
Шрифт:
— Что за хрень? Кислота какая-нибудь!!! — Ганс беспомощно оглянулся, и я увидел, что лицо его покраснело. — Надо выбираться!
Он с удвоенной силой схватился за весло. Но вокруг были только скалы. Тогда, прибившись к камням там, где они хотя бы не нависали над водой и не были гладкой плитой как везде, а шли чередой вверх, образуя более удобный подъем, Ганс, махнув мне рукой, выбрался из лодки. Я, не раздумывая, проваливаясь в опустевшей, уже начавшей сдуваться, шлюпке, последовал за ним. Лодка, обвиснув бортами, закачалась на темной, курящейся едким туманом воде.
Оскальзываясь на мокрых камнях,
Вырвавшись из полосы тумана, увидев серое небо над головой, мы заторопились. Казалось, что наступает ночь. Хотя, черт его знает, какая здесь ночь. До гребня горы оставалось метров двести, когда сильный грохот расколол тишину.
Задрав голову, Ганс заржал. Он замахал руками и заорал что-то на немецком. В небе, высоко над головой завис звездолет. Спасательный бот отделился от корабля и мы, заторопившись и добравшись до вершины из последних сил, повалились на камни.
Оказавшись на борту, Ганс, тормоша меня и толкая всех, кто ему попадался навстречу, орал:
— С какой хрени мы спаслись? Скажите мне, чтоб я знал, где я чуть не сдох?!
Люди сторонились, улыбались… А за моей спиной кто-то произнес:
— А ты совсем не изменился, Лео…
Я застыл. Это было мое имя. Имя моего хозяина…
Этого я ждал и боялся одновременно. Надеялся лишь на разницу в возрасте да на то, что мне удастся затеряться в космосе. Черт! Черт! Черт!
— Ты что оглох, парень?! — толкнул меня развеселившийся не в меру и начинавший мне уже надоедать Ганс. — К тебе обращаются! Только он у нас, Том, мадам! Откуда…
— Вы ошиблись, мэм… — оборвал я немца, медленно обернувшись.
Красивая женщина… немолодая, большие темные глаза ее растерянно разглядывали меня, форма военной медицины была ей к лицу. Офицер…
— Вы, наверняка, ошиблись, я Том, Том Бартон… — повторил я.
Она покачала головой.
— Не может быть, чтобы я ошиблась… — проговорила она совсем тихо. — Будто не было двадцати лет… Ты… Вы… удивительно похожи на одного моего давнего знакомого.
— Мне жаль, мэм. — Я коротко кивнул.
В душе же, или что там у меня есть, у клона, вы — люди так и не выяснили это, скребли кошки. Женщина, грустно улыбнувшись, видимо больше своим воспоминаниям, чем мне, уходила…
Вскоре мы прибыли на Порш.
Космодром здесь оказался очень большим. Гораздо больше, чем на Земле. Собственно сравнивать-то мне было особенно не с чем, был я только на Земле да на Гаяне, да на маленькой планетке-спутнике, где не было совсем ничего кроме нагромождений скал да жутких озер.
Здесь же все вызывало изумление. Мое… Я слишком мало знал Землю, только из видеофильмов и из моего короткого пребывания на воле во время побега, но и то, что я видел, вызывало во мне какую-то грустную жалость… Серые, убогие провинции под черными хвостами заводов и роскошные, с потрясающей красоты природой центральные ее части, где просто хватало денег, чтобы заниматься дорогостоящим спасением природы, как я это понимаю, конечно…
Эскалатор поднял нас над огромным полем космодрома, где я сразу насчитал около двадцати звездолетов. Взлетное поле отделял прозрачный колпак, и поэтому грохота поднимающихся мощных кораблей не было слышно. А с вершины купола то и дело срывались небольшие, легкие, напоминающие спасательный бот, машины. Они поблескивали на солнце и на большой скорости исчезали вдали. Внизу, насколько хватало глаз, был лес… Лишь на горизонте поднималось несколько больших куполов, под которыми скрыты были большие заводы, как нам объяснил сопровождавший нас офицер спасательной службы. Он устало отвечал на мои вопросы и вел воздушный катер, спустившись почти к самым деревьям.
Немец, который был на Порше не в первый раз, раздраженно прервал его:
— Как вы нас нашли, лучше расскажи, друг? Разве можно отыскать разрезанный временем корабль?
Офицер усмехнулся. Он, взглянув в зеркало назад, где, развалившись на сиденье, полулежал Ганс, ответил:
— Да вы не первые в этом месте пытаетесь срезать путь… Зашли бы нормально, по-человечески через десятый квадрат и все было бы хорошо. Вам повезло, что ваша фура вышла прямиком на космодром и место ее входа в нашу галактику было определено сразу, а просчитать отклонение во времени — это уже рабочая ситуация… Я же говорю, вы не первые в том болоте плаваете. Это еще лучший вариант, вот если бы вас вынесло к Плеядам, то — извиняйте… Оттуда еще никто не возвращался.
— Здесь, на Порше, только люди живут…? — мой вопрос заставил их обоих замолчать.
Немец противно хихикнул. А офицер, сделав вид, что смотрит вправо за движением, задавил ухмылку.
— Откуда ты… — начал было он, но, откашлявшись, ответил, — аборигенов здесь много, но они не любят жить вместе с людьми… Дикие нравы, дикая религия… Но здесь полно всякого народа… Ты, наверное, и меня принимаешь за землянина? — спросил он, посмотрев на меня и сдвинув темные очки на лоб.
Мне стало нехорошо… Круглые глаза, без ресниц и бровей, уставились на меня недружелюбно, не мигая… Мне он напомнил моего ручного голубя, который жил у меня в детстве в больнице, а когда глаза офицера моргнули, на мгновение затянувшись тонкой пленкой, сходство усилилось…
— Извини… — коротко произнес я.
Только сейчас я понял, что и двигает он головой по-птичьи.
— Он у нас с приветом, — проскрипел с заднего сиденья Ганс, — не от мира сего… — подумав, видимо, что его все еще не поняли, он добавил, войдя во вкус, — дурачок!
Я не виноват, физические навыки нам отрабатывали до автоматизма, и когда, немец высунулся вперед со сладенькой ухмылкой, мой кулак приземлился в аккурат в наглый, бесцветный глаз… Поршеанский офицер искоса наблюдал за нами… А Ганс, обхватив меня толстенной ручищей за шею, прошипел:
— Лучше бы я тебя оставил в той дыре, поганец!
Сильный удар током оружия, висевшего на поясе поршеанина, а сейчас направленного на нас, отбросил меня и Ганса в разные стороны и лишил возможности двигаться.
— Лучший землянин — мертвый землянин… — процедил офицер, и круглые, немигающие глаза скрылись за темными очками. — Но вы мне нужны живыми…
С какого-то момента ощущение того, что это со мной уже происходило, наверное, когда на меня уставился птичий глаз поршеанина, стало надоедливо преследовать. Только Ганс нарушал эту картинку. Все остальное внезапно стало проступать очень отчетливо, и чем дальше мы удалялись в глубь планеты прочь от населенных мест, тем сильнее было это чувство.