Сборник рассказов
Шрифт:
Еще больше сроднясь с самим собой, он в ужасе представлял, что его ждет страшный лагерь, где в каждой темноте нацелен приготовленный для него нож.
"Не хочу, не хочу!
– дрожал он.
– У Кондратовых-то прежде чем погибну, хоть отъемся малость да посплю на мягком... А там кто его знает".
В тот же день Ваня дал свое согласие. А Пелагея между тем после свидания с сыном побрела в храм. И молилась так, как может молиться только раз в жизни простой, блаженный русский человек, если его пригвоздит самое страшное горе. Роняла про
– Господи!
– говорила она, съежившись на корточках у желтой иконы. Господи! Не может быть так жисть устроена, чтоб один человек был причина погибели другого... Не может... Ваня не убивец, хоть и убивал... Он только прикоснулся к Надюше и связался с ней раз и навсегда... Тайна, о Господи, их связала... Теперь для меня что Ваня, что Надюша... Таперича Ваня не убивец, а жених, воистину жених будущей Наденьки!
И она коснулась своим легким, полуживым лбом горячего от пота и слез пола.
Наступил день встречи с Ванюшей. Кондратовы всей семьей вылезли на какой-то не от мира сего, пыльный вокзал.
Ваня вышел из поезда с тяжелым чемоданом, осторожно озираясь по сторонам, вобрав голову в плечи.
Пелагея бросилась к нему вперед со сдержанной, чуть застенчивой радостью. За ней с бессмысленным взглядом, остолбенело трусил Петя. Анастасье же, живущей своей будущей смертью, было все одно: приезд убийцы она восприняла как приезд квартиранта или просто как повод для обычной суеты.
Один Ваня, чуть отставший, был сконфужен к даже покраснел.
Наконец семейство окружило Гадова.
Ваня, ошалевший от страха и надежд, сразу же громко, на весь вокзал заговорил о погоде. В это время подошли корреспонденты, и после торжественной части Кондратовы с Ваней, закупив водку и закуску, в такси отбыли домой.
Дома за столом было шумно и непонятно. Ваня так перетрусил, что набросился не столько на жратву, сколько на водку. Особенно его пугали бессмысленно-доброжелательные глаза Пети.
Надувшись водки, как воды из-под крана, Ваня таким образом ушел от мира сего.
Непрерывно пил он и следующие дни, опоминаясь только для того, чтобы доползти до бутылки с самогоном и сразу влить в себя самую дикую порцию. И опять, тут же рядом, тяжело и неумолимо засыпал.
Наконец после одного долгого беспробудного сна он очнулся.
Утренние лучи солнца играли у него на лице, и голос Пелагеи Андреевны около него прозвучал:
"Сынок, милый, что ж ты пьешь-то, как зверь". Ваня от страха почесался и привстал. Добрые, но уже с Сумасшедшинкой, глаза Пелагеи смотрели на него.
Откуда ни возьмись вынырнула большая, в пуху голова Пети.
– Чай, чай надо пить, Ваня, - проговорила голова.
С ужасом Ваня заметил, что над его постелью висит огромный портрет Надюши. Это была действительно милая девочка с доверчивыми ясными глазами ребенка. В ее руках был мяч, тот самый, который под шумок украл толстопузый малыш. Озираясь, Ваня в одних трусах пошел к столу. Его нелепая , трусливая фигура безразлично освещалась солнцем. Прислуживала Анастасья.
Узнав, что Пелагея спала с ним в одной кровати, Ваня чуть не упал.
– Пупок-то у тебя, Ваня, совсем как у Надюши, - сморщенно проговорила Пелагея, прихлебывая чай.
И мутно, чуть остановившимися глазами посмотрела в лицо Вани.
Ваня обмер. Глянул по сторонам. "А может, все в мою пользу", появилась наглая мысль.
Наконец все, кроме Анастасьи, разошлись на работу.
Ваня пугливо бродил по дому, и ему казалось, что он все время натыкается на Надюшины вещи. (Пелагея по странности ходатайствовала даже, чтобы перенести Надину могилку им во двор; и место облюбовала: в огороде.)
Потянулись легкие незабвенные дни.
– Ешь, сынок, ешь, - говорила Пелагея, пристально вглядываясь в его жующий рот.
По мере того как Ваня чувствовал, что его не хотят убивать, у него разыгрался аппетит.
Но срывы все-таки были. Правда, Пелагея больше не ложилась в его постель. И пугал-то его больше Петя. Он был совсем смирный, как тень Пелагеи, но травмировал Ваню своим нелепо-бессмысленным доброжелательством.
Аккуратно из каких-то далеких углов приводил Ванюше худых, непонятных девок. И только иногда Ване становилось совсем нехорошо: когда Петя, как морж, долго вглядывался в Надюшин портрет и потом тяжело переводил глаза на Ваню. При этом Петя неожиданно, враз, всем телом вздрагивал. Но потом опять опоминался.
А Анастасия мимоходом заметила, что топор из комода он выбросил далеко, за помойку.
Сама-то Анастасия относилась к Ванюше просто, по-хозяйственному: иногда даже мыла ему ноги, запросто, как моют тарелки.
И этой же тряпкой говорливо обтирала Надюшин портрет.
Даже Витя, который сначала относился к Ване недоуменно-здраво, чуть изменился и даже приглашал его играть в футбол.
– Хороший ты край, Ваня, - ласково говорил он ему.
Пелагея уже больше не молилась в храме, как тогда; реальность исчезновения Надюши и присутствия Вани была выше молитв. В ее мозгу появлялся образ Надюши, и тут же она переключалась на Ваню, на жениха; он был рядом, он существовал; иногда даже она путала их имена; когда Ваня уходил в уборную, она, по-темному улыбаясь, говорила иной раз в ошалевшее окружение: "А Надюша в туалет пошла... Дай ей Бог здоровья!"
И Ваня обычно нервно передергивался, когда Пелагея впотьмах ровным петушиным голосом окликала его: "Надюша, Надюша!"
– Больно здоров Иван-то для Надюши, - усомнилась один раз Анастасия.
Очень любила Пелагея некоторые привычки Ванины, особливо как он ел: аппетитливо, выжимая все соки из пищи и урча. Ей казалось, что тем самым он дает жизнь не только себе, но и погибшей Наденьке.
– А вот за дочку, Ванечка, - подносила она ему жирные, в луке, маслящиеся котлеты.
– И первый кусок за нее... И второй.