Сборник рассказов
Шрифт:
Ваня жадно проглатывал все.
Иногда, расчесывая густые Ванины волосы, искала там Надюшины слезы.
– Много их у тебя, Ваня, - приговаривала она.
Справляли как-то день рождения Ванин. Единственное, что предложил Петя - так он чаще молчал, - это объединить день рождения Вани и Надюши в один.
Пелагея за столом совсем распустилась.
– Ну признайся, Ваня, сукин ты кот, - сказала она, сомлевшими глазами осматривая сына, - ты ведь любил Надюшу... Ну признайся...
Этот день стал переломным. Ваня наглел с каждым часом.
– Ну, конечно, любил!
– громко кричал он на весь дом.
– Да еще как!
– и рвал на себе рубашку.
После
Работать он уже не желал, а хотел, чтобы Кондратовы его откармливали, да получше. С их помощью он приобрел даже документы о своем якобы слабоумии. И начал жить припеваючи: плечи у него стали сальные, гладкие, как у бабы, ел он до невозможности много и очень часто пьянствовал, сидя с распухшей, жирной мордой в радостно-лихорадочных пивнушках.
И лежа под одеялком, не мог нарадоваться на свою судьбу. А к "малютке" он почувствовал что-то похожее на благодарность и нечто вроде юродствующей любви.
На Кондратовых он уже так покрикивал, что Витя сбег из дому. А когда Пелагея раздевала его, пьяного, в постельку, отмывая блевотину, то он ахал и для строгости вспоминал "Надюшу".
Ее имя стало для него вроде талисмана.
Иной раз он вспоминал ее и во время полового акта, когда вдавливался в пухлую женскую плоть.
Теперь, когда Ваню кто-нибудь спрашивал о жизни, о ее смысле, он всегда отвечал, что мы живем в самом лучшем из миров.
Живая смерть
Нас здесь четверо: я, по имени Дориос, затем Мариус, потом существо No 8 и Ладочка.
Мариус. Как мы сюда попали?
Я. Только от самого себя, только от самого себя. Поэтому-то мы и не знаем, как мы сюда попали.
Мариус. Все ты выдумываешь. У меня кружится голова - это тоже от самого себя? И мысли вылетают из головы, как птицы изо рта. Когда же это кончится? Но пока все сознание кружится вокруг чистого "я", как планеты вокруг солнца...
Существе No 8. Вперед, вперед!.. Гав... гав!
Лада (задумчиво). Друзья мои, единственные, здесь плохо то, что предметы все время меняются: смотрите, вот это было креслом, а сейчас уже мертвая птица... Чернильница - то авторучка, то замурованное сердце... Как быстро... Как быстро. Все меняется и исчезает. (Хлопает в ладоши.)
Я (лежа на диване, которыйстановит-ся то шкурой тигра, то простыней). Когда-нибудь мы отсюда выберемся.
Существо No 8. Не забывайте, что и мы когда-то, очень давно, тоже были сковородками...
А теперь разрешите представиться более точно. Я - это я, Мариус - это мое бывшее, средневековое воплощение, а существо No 8 - это уже не человек, но он был им десятки тысячелетий назад; зато Ладочка - это молодая, белокурая, нежная, неизвестно из какого времени девушка, которая, бросив все на свете, потусторонне и неожиданно привязалась к нам.
И мы странствуем вместе неизвестно откуда и куда. А теперь мы находимся здесь.
Что окружает нас?
Меняющиеся предметы, но среди них постоянна одна - большая, черная груша, которая, как лампа, свисает... с пустоты.
А дальше - по ту сторону этого странного мира - бродят одинокие, спотыкающиеся люди. Они покупают в магазинах слезы, хлеб и водку. На нас они не обращают внимания; наверное, потому, что не видят нас; о, почему нас никто не видит! Нас не видит, наверное, и сам Бог. Да и как можно видеть наш мир, точно вытолкнутый из пространства, как пробка из воды... Ладочка, Ладочка, может быть, мы просто больны? Помнишь, существо No 8, наклонившись к тебе своим странным, тетраэдным телом (оно, как все мы, очень любит тебя), рассказывало тебе, что от человека может произойти длинная цепь невиданных существ, развивающихся в сфере душевной патологии, и что тайна сия велика есть. Когда ты, улыбнувшись, спросила, не идем ли мы таким путем, существо No 8 захохотало и, прыгнув на единственно неподвижный предмет в нашем мире углубленную в себя, черную грушу, подмигнуло нам всеми своими шестьюдесятью глазами. Потом мы все поцеловались друг с другом и выпили немного вина. Ты улыбнулась, когда Мариус, взглядом, точно вышедшим из глубокого Средневековья, удивленно посмотрел на меня, свое будущее воплощение. "Он все еще не может привыкнуть", - засмеялась ты, и, как всегда, в воздухе словно задрожали колокольчики из мыслей... А ты помнишь, Ладочка, что, когда ты смеешься, как будто голубой дождь внезапно и быстро проходит по миру? Но потом ведь, знаешь, всегда опускался этот черный, глухой занавес перед всем... Почему? Разве мир театральная сцена? Конечно, да. Но чья? Кто режиссер? Помнишь, после твоего смеха, когда опускался занавес, мы ничего не видели, все было скрыто, и мы сами цепенели, коченели в одних позах, точно на время превращались в статуи. Потом, когда все проходило, ты первая опоминалась, вся в слезах, и говорила, что никогда уже не будешь смеяться этим своим голубым смехом, чтобы потом не захватило нас подобие смерти.
Но мы, успокаивая тебя, сразу говорили, что все равно лучше еще хоть один раз услышать твой смех... Только существо No 8 забивалось в наш вечно магический угол и выходило оттуда с колпачком на носу... Но хватит, хватит воспоминаний. Мы ведь по-прежнему здесь.
Лада. Смотрите, смотрите, все предметы стали неподвижны; они не меняются; но кресло, где я сижу, так и осталось мертвой птицей...
Существо No 8. Кар-кар!!
Мы с Мариусом подходим к гигантскому окну: но все равно ничего не видно сквозь сплетения зеленых, умирающих змей, свитых, как тюремная решетка. У них часто с мгновенной, как писк мыши, но таинственной музыкой отваливаются маленькие, точно человеческие на фотографии, головы; весь пол у окна усеян ими, как вкусными объедками.
– Друзья, - обращается к нам Лада, - давайте-ка, прикорнув друг около друга, выпьем немного нашего душистого, тропического чая; пока еще нам так хорошо; а ведь скоро начнется первая жуть.
– Да, да, - всполошилось существо No 8, подтягивая свои странные штаны, - скоро начнется.
Мы собираемся в один кружок на малиново-черном ковре, бывшем до этого волосами гигантской, еще не родившейся женщины. Существо No 8 пристраивается налево от Ладочки, но так, чтобы не мешать ей острыми углами своего нечеловеческого тела, Мариус - направо, чтобы не умереть оттого, что не будет видно Ее лица. Мы все недалеко друг от друга, и небольшой круг, который образовался внутри нас, светится, словно отражение затерянного в высоте Лица Неведомого. Лада, опустив в это отражение свои тонкие, гибкие, как мысль, руки, разливает нам чай.
Лада. Ведь мы уже давно не люди; в нас нет ничего от человеческой простоты и животности; но этого мало; что с нами будет?.. Скоро начнется первая жуть, потом еще и еще... Мне кажется, что у нас уже скоро никогда не будет этих светлых промежутков, когда воет механическая сова, вяло падают на пол головы с умирающих змей, одна за другой меняются вещи, кроме вечно неподвижной, закрывшей веки груши, и когда мы беседуем, как выбраться отсюда... Скоро не будет этих светлых промежутков... Будет все хуже и хуже...