Сборник "Русские идут!"
Шрифт:
– Им терять нечего, – возразил Кречет угрюмо. – По ним экономическими санкциями не ударят! Вот когда, как говорит Виктор Александрович, какие-то незнакомцы пустят крови противнику... нет, когда тот ослабеет от потери крови, тогда и подумаем, подумаем... А пока рассматривайте не как трусость, а как военную хитрость. Она оправдана всегда, а в столкновении с более сильным противником – вдвойне.
Коган поерзал, сказал нервно:
– Похоже, начинается разработка планов. Посторонним лучше не слушать. Я, пожалуй, пойду погоняю своих. А то когда кота нет, все мыши лезгинят на его столе.
Кречет буркнул:
– Сиди.
– Да? – сказал Коган. – А потом и меня повесят в каком-нибудь задрипанном Нюрнберге?
– В Израиле спрячешься, – сказал Краснохарев безжалостно. – Или в Аргентине как Борман.
– Да я по паспорту совсем не аргентинец, – пробормотал Коган. – Был советским, побыл русским, теперь мусульманин... наверное.
Забайкалов, что больше молчал, прислушивался, слово дипломата особенно весомо, они-то знают, что слово не воробей, вылетит – таких поймаешь, пророкотал утешающе:
– Бьют не по паспорту, Вы, дорогой Сруль Израилевич, в безопасности, а вот моя шея...
Он почесал себя по кадыку, брови сдвинулись, но глаза блестели, как у большого довольного кота. Старый, битый всеми ветрами и бурями волк, поседевший в схватках, он непроизвольно ликовал, видя зарождающуюся бурю. Силу взлета дает не попутный ветер, а встречный, женских могил нет в поле... да и, вообще, возможно это его последний бой, так пусть же пройдет красиво.
Я смотрел на этих сразу оживившихся людей, плечи расправили, словно отряд разбойничающих викингов захватил огромные богатые земли с мирным населением и начинает налаживать систему рэкета, в наших летописях названную полюдьем.
Ни одна система образования никогда не обнародует шокирующую правду, что все великие политики, изобретатели, философы и преступники – из одного человеческого материала. Из той самой глины, когда слепленные из нее переступают законы. Законы общества, ориентированные на среднего человека. Средних, как известно, большинство. Даже абсолютное большинство! Общество и должно жить по законам большинства, иначе не выживет. Но толкают его вперед или назад, влево или вправо, ввергают в религиозные войны или тянут за уши к звездам именно эти, преступившие.
Общество всегда одинаково враждебно относилось к преступающим, будь это великие изобретатели или взломщики сейфов. Иисус, Мухаммад, Савонарола, протопоп Аввакум, Кампанелла страдали от общества так же, как простые карманники или грабители могил.
Но эти великие все же реформируют общество, как оно ни упирается, все же тянут не просто по тернистой дороге прогресса, что не нравится простому большинству, но и по кровавой дороге, усеянной не только телами павших, но и руинами целых империй.
Страшно не это неизбежное, а страшно, если большинство сумеет обуздать этих преступающих. Общество станет благополучным, сытым, никуда не стремящимся, старающимся, во что бы то ни стало сохранить свое сытое существование в мире... пока что не идеальном.
И тогда этому обществу конец.
С точки зрения человечества, ну и хрен с ним, другие-то не остановились, идут? Но беда в том, что это, остановившееся, хватает за полы и останавливает других, убеждает никуда не стремиться, ничем не рисковать, не надрывать жилы, просто жить и балдеть...
И тогда, увы, оправданы действия которые в том сытом и тупом обществе поставлены вне закона – их закона! – и которые у них называются экстремистскими, террористическими.
Глава 10
У Кречета все работали как в провинциальных райкомах партии: с утра до поздней ночи, даже в туалет стеснялись отлучиться. Назад бы трусцой, если бы не страшились уронить перед охранниками имидж крупных государственных деятелей.
В этом большом кабинете академизмом и не пахло, сейчас из десятка экранов на троих шла передача о стычке казаков с активистами исламского движения, милиция озверело лупила дубинками всех, невзирая на веру и лампасы. На ближайшем к нам красивая дура рассказывала о чуде некого русского святого, который в год наполеоновского нашествия явился Евгению Богарне и потребовал не разорять церковное имущество их монастыря. Проснувшись, этот племянник Наполеона увидел старика в роли настоятеля. И велел не трогать имущество монастыря...
Телекамера показывала крупным планом потрясенные лица слушателей, как же – святой, а у меня мелькнула насмешливая мысль: святой подстать нашим депутатам. Имущество моего монастыря не трожь, а соседние села хоть разори, хоть сожги, это нам до церковной свечки...
Кречет перехватил мой взгляд, брезгливо поморщился:
– Да ладно вам. Наша церковь даже последнего царя умудрилась причислить к лику святых!..
Коломиец вмешался, как истый боец за справедливость:
– А при чем церковь, при чем церковь?.. Все так! Вон обидели чем-то Белова, да не академика, а знаменитого хоккеиста, так наш Краснохарев... вот он, не отвертится!.. пообещал взять это дело под свой контроль. А если бы Белов был не знаменитым хоккеистом, а простым слесарем?
Кречет недобро хмыкнул:
– А вам что, равноправия восхотелось?
– Нет, но равных возможностей...
– Ого, так это вообще коммунизм!
Коломиец съежился, втянул голову в плечи. При коммунизме у него, правда, был не один этот потертый костюм, а целый гардероб, как и дача в Переделкино, но что-то обратно в тот строй не восхотелось.
Снова все шелестели бумагами, демонстрировали умение обращаться с ноутбуками, отсылали по модемам, дозванивались без секретарей, на широком столе лежали ручки шариковые, перьевые, ультрацезиевые, были и чуть ли не гусиные перья, мир меняется чересчур стремительно, министры не успевают, возраст не тот, чтобы компы осваивать...