Сборник статей 2008гг. (v. 1.2)
Шрифт:
Независимо от того, насколько управляем политический процесс и авторитарна система власти, российское общественное мнение не является ни монолитным, ни тотально контролируемым. Напротив, национализм малых народов обладает поразительной способностью мобилизовать в поддержку своих ценностей всё общество, практически не оставляя ни пространства для дискуссии, ни возможности для критики и рефлексии. В советское время московская интеллигенция умилялась этнической солидарности народов Прибалтики, противопоставляя её разобщенности русских. Самым восхитительным примером считались праздники песни, на которых тысячи людей танцевали, построившись колоннами. Лично меня подобные сцены всегда пугали, заставляя
Монолитность общественного мнения Грузии отнюдь не является исключением на постсоветском пространстве. В Армении вряд ли найдешь людей, способных понять позицию Азербайджана по Нагорному Карабаху. Среди турецкой интеллигенции многие люди до сих пор готовы идти в тюрьму, требуя признать факт геноцида армян, имевший место почти сто лет назад, но мне не известен ни один армянский интеллектуал, написавший что-либо уважительное о турецкой истории и культуре.
В Израиле ежегодно многие молодые люди отказываются служить на оккупированных территориях, левые политические активисты регулярно выступают в защиту прав палестинцев. Между тем в Эстонии и Литве решения, оскорблявшие чувства национальных меньшинств (будь то демонтаж «бронзового солдата» в Таллине или запрет советской символики в Вильнюсе), не вызвали сколько-нибудь заметных протестов среди «коренного» населения: обижались лишь те, кого, собственно, и хотели обидеть. Раскол населения по этническому признаку не является признаком плюрализма, он только усугубляет проблему.
Парадоксальным образом, в плане общественного мнения Россия, расколотая на сторонников и противников имперской традиции, гораздо больше похожа на Западную Европу, нежели многие из соседних с ней стран. «Постимперское» сознание делает неизбежной критику, дискуссию и рефлексию. В значительной мере это относится и к сегодняшней Украине с её раздвоенной и противоречивой культурой.
Русские могут представлять себя народом-жертвой или народом-агрессором, гордиться своей историей или стыдиться её. Мы можем испытывать смешанные чувства относительно своего прошлого и настоящего. Мы можем спорить относительно своего будущего. Всё это - черты здорового общественного организма, который, переболев национализмом, скорее всего, поправится.
Увы, этого нельзя с полной уверенностью сказать про малые страны постсоветского мира…
Специально для «Евразийского Дома»
СМЫСЛ ПОЛИТИКИ
Поразительная особенность дискуссий, которые ведутся среди левых организаций, - это постоянно повторяющийся рефрен «Мы же все равно ничего не можем сделать!» Практическая деятельность, собственно политика, остается за пределами возможностей и амбиций большинства групп, работа которых сводится к дискуссиям по теоретическим вопросам и периодическому проведению небольших пикетов. Значение этих пикетов не в том, чтобы повлиять на общественное мнение или политическую ситуацию («Мы же ничего не можем сделать!»), а в том, чтобы поддерживать среди самих активистов «дух борьбы». Поэтому организаторы зачастую даже не предпринимают усилий для того, чтобы распространить информацию о своих действиях. Достаточно повесить сообщение с фотографией на собственном сайте.
В свою очередь, политические дискуссии представляют собой вполне средневековые диспуты, целью которых является формулирование наиболее правильной с идеологической точки зрения позиции по вопросу, на решение которого никто все равно повлиять не может и даже не пытается. Потому самые безупречные и красивые решения, которыми должны любоваться знатоки (как любуемся мы решением шахматных задач), - одновременно и самые далекие от жизни. Например, вопрос о войне с Грузией предлагается решить
Если не считать удовольствия, которое ораторы и авторы статей, безусловно, получают, когда у них появляется возможность подловить оппонента на идеологической ошибке или уклоне, такие дискуссии ничего не дают. Их нельзя считать даже теоретическими. Ведь обсуждение теории предполагает выдвижение и проверку критикой каких-то новых идей, ориентированных на практическое применение. Но поскольку «мы все равно ничего не можем сделать», практическое применение теоретических идей становится невозможным, а в силу этого ненужной и бессмысленной оказывается и сама теория. И не в том беда, что левая среда пронизана сектантством и догматизмом, а в том, что сектантство и догматизм являются естественной реакцией в условиях, когда «мы все равно ничего не можем сделать».
Возникает, однако, неизбежный вопрос: зачем тогда вообще претендовать на занятие «политикой», создавать группы и организации? Ведь общие разговоры о политике можно вести и на кухне. Коль скоро дискуссии левых в своей среде в силу полного отрыва от практики сводятся к диалогам «пикейных жилетов» из романа Ильфа и Петрова, спрашивается, зачем пикейным жилетам организация?
Ясное дело, никто не винит в сложившемся положении самих себя. Все дело в объективных обстоятельствах и низкой политической сознательности масс. Соответственно, когда объективные обстоятельства изменятся, массы станут (с нашей, разумеется, помощью) политически сознательными, и тогда… А что тогда?
Кто бы спорил, объективные обстоятельства не самые благоприятные, а уж с сознательностью масс - просто беда. Но вот политика для того и нужна, чтобы своими действиями пытаться влиять на обстоятельства и формировать массовое сознание. Удивительным образом левые группы уверены, что, политизировавшись, массы немедленно обратятся к ним за помощью и указаниями «что делать?». Увы, все будет совершенно по-другому. Если уж массы очнутся (сами собой?) от апатии и вступят в политику, то будут стихийно искать собственные пути и выдвигать собственных лидеров, которые, кстати, левым могут и не слишком понравиться. Эти лидеры в любом случае будут «идеологически незрелыми», «реформистами», «демагогами» и т.д.
Главная проблема в том, что повседневная практика сегодняшних левых вырабатывает определенную культуру и нормы поведения, исключающие возможность участия в серьезной политической борьбе, даже когда такая возможность появится. Люди, привыкшие из года в год стоять в маленьких изолированных пикетах по пять-шесть человек, так и останутся стоять маленькими изолированными группами, даже вокруг них будет шуметь многотысячная «пробудившаяся масса». Ни они этой массе не будут нужны и понятны, ни она - им.
Практические уроки подобного рода можно было наблюдать в начале 2000-х годов в Аргентине и Венесуэле, где общественный подъем как-то прошел мимо левых организаций, оказавшихся на фоне этих событий даже более маргинальными, чем до них. Хотя справедливости ради надо признать: сегодняшним российским левым до аргентинских марксистов 90-х годов или венесуэльской Causa R как от Земли до Луны.
Увы, Александр Тарасов прав, говоря, что российское левое движение находится сейчас на «докружковой стадии». Другое дело, нужно ли, да и можно ли заново проходить все эти стадии. Ведь для того мы и учим историю, чтобы не повторять ее. Современная ситуация качественно отличается от реальности Российской империи конца XIX века, а имеющиеся черты сходства или параллели не должны скрывать от нас того факта, что речь идет об обществе, живущем в совершенно иных социальных, культурных и технологических условиях.