Сборник статей и интервью 1995-2000гг.
Шрифт:
Если в Европе дела обстоят так печально, то чего же ждать в России? Попытки решить проблему на уровне пышных общих фраз и центристской риторики ничего не дают. Наш избиратель легко дает себя обмануть, но обманывают его не слова, а лица. Политическая демагогия в России никогда не будет чистым искусством. Мрачный генерал Лебедь или привычные коммунисты вызывают у провинциального обывателя больше доверия, чем все московские профессора вместе взятые. Если бы компартия была радикальна или хотя бы последовательна, центристы могли бы по крайней мере предложить что-то иное, нежели коммунисты. Но состязаться с лидерами КПРФ на поприще оппортунизма - дело заведомо бесперспективное.
А как же быть с «центристским электоратом»? У нас в стране сложилась такая ситуация, что любые, даже самые
Люди инстинктивно понимают, что любая попытка что-то изменить будет сопровождаться серьезной встряской. Этого никто особенно не хочет. То же самое, то исподволь, то в открытую (как во время президентских выборов 1996 года) внушает и пропаганда Ельцина. Именно потому возникает парадоксальная ситуация: почти все недовольны, но всё остается по-старому. Люди предпочитают привычное безобразие неизвестности и страху. Не случайно, после 1993 года левые группировки, пытавшиеся предложить радикальную альтернативу нынешнему порядку, пришли в упадок. Росла лишь Компартия РФ, которая не столько обещала перемены, сколько эксплуатировала растущую ностальгию по советским временам. Лидеры КПРФ уловили суть ситуации куда лучше, нежели центристы: для того, чтобы преуспеть в современной России оппозиция должна постоянно жаловаться на жизнь, не пытаясь её изменить. Это будет созвучно настроениям широких масс.
Однако так не может продолжаться вечно.
За нечаянно бьют отчаянно
В конце своей жизни, размышляя над написанной Сухановым историей революции, Ленин признал, что народ России в 1917 году поддержал большевиков «от отчаяния». Ситуация стала настолько невыносимой, что стремление к переменам пересилило любые страхи. Сегодня Россия движется в том же направлении.
Политический парадокс в том, что в нынешней России «левый центр» может сложиться не справа, а только слева от компартии. В ситуации открытого политического кризиса спрос на «левоцентристскую» программу вполне может появиться, только политики, объявляющие себя «левым центром», никогда не решатся бороться за её воплощение в жизнь - на такое у них не хватит ни смелости, ни масштаба личности. Движение за перемены (если оно вообще возникнет) будет в значительной мере стихийным и «низовым». Нечто подобное мы уже сейчас наблюдаем в ходе шахтерских выступлений. Показательно, что в июле был создан координационный комитет в поддержку шахтеров. Отнюдь не очевидно, что этот комитет сможет перерасти в нечто большее, но показательно, что шахтерское движение стремится выйти за пределы чисто корпоративного. Левая альтернатива сможет возникнуть лишь как своеобразное подобие польской «Солидарности» образца 1980-81 годов.
То движение было направлено не только против коммунистической номенклатуры. Речь шла о политическом самоутверждении людей труда. Вопрос в том, хватит ли у кого-либо из действующих оппозиционных политиков решимости участвовать в подобном движении, а если нет, сможет ли стихийный протест самостоятельно принять хоть какие-то организационные формы.
Серьезная оппозиционная политика в нашей стране сопряжена с гораздо большим риском, чем привычные «политические» игры, тем более, что нынешняя власть в 1993 году уже показала, как она действует, когда возникает реальная опасность. Первая польская «Солидарность» тоже потерпела поражение. Но она создала новую общественную ситуацию, подтолкнула процессы, изменившие лицо Восточной Европы. Идеалы той, первоначальной, «Солидарности», преданные забвению элитами в странах «победившей демократии», всё ещё живы в массах.
В конечном счете, подобные поражения дают обществу гораздо больше, чем мелкие конъюнктурные «победы» мелких политиканов.
КОМПЬЮТЕРЫ ДЛЯ «БОЛЬШОГО
Помните, в антиутопии Дж. Оруэлла «1984» повсюду висели напоминания «Большой Брат смотрит на тебя». Всемогущество и всеприсутствие «Большого Брата» было символом беспредельного контроля государства над «маленьким человеком».
Как ни странно это может показаться сегодня, появление компьютеров многими воспринималось как угроза свободе и демократии. В 80-е годы новые технологии стали однозначно связываться в общественном мнении со свободой выбора, личной независимостью, но в 60-е - дело обстояло совершенно иначе.
Подарок для бюрократа
Бурное развитие компьютерных технологий оказалось возможным благодаря «социальному заказу» военных, шпионских и полицейских ведомств. Им нужны были эффективные средства для сбора и обработки информации, сверхточные системы наведения, безупречно работающие автоматизированные системы контроля. Чиновники тоже восприняли появление компьютеров с энтузиазмом. Теперь вместо огромных кип бумаги можно было создавать базы данных, собирая огромное количество сведений о гражданах, заставляя их заполнять все более длинные формуляры. Короче, компьютеры оказались настоящим подарком для «Большого Брата».
Это было время больших и дорогих машин. В отличие от последующих времен создатели компьютеров гордились их размерами. Не только количеством ламп и объемом обрабатываемой информации, но и просто тем, что машина занимает много места. На Западе это была эра IBM. Размер вычислительной машины ассоциировался с мощью - не только с эффективностью, быстродействием процессоров и объемом обрабатываемой информации. Нет, мощь машины в сознании людей тесно связывалась с мощью государства или корпорации. Кто-то уже предрекал новый, «технологический», тоталитаризм - когда люди станут рабами машины-государства (отзвуки этой темы в американском кино продолжали звучать вплоть до знаменитого «Терминатора»). Неожиданным в этом контексте прозвучало пророчество теоретика «новых левых» Герберта Маркузе. Признав, что компьютеры становятся орудием порабощения и контроля над личностью, он добавил - те же технологии при определенных условиях станут и орудием освобождения. Коллеги подняли Маркузе на смех. Особенно смеялся польский философ Лешек Колаковский. По его мнению, взгляды Маркузе в очередной раз показывали, насколько нелепа и бессодержательна марксистская диалектика.
В Советском Союзе был свой дополнительный резон желать наступления компьютерной эры. С 1959 года у нас падали темпы роста экономики. Причина была проста: советская модель, как бы ее ни ругали задним числом, идеально подходила для ускоренной индустриализации, позволяла невероятно эффективно (не взирая на «человеческую» цену) мобилизовать ресурсы для развития промышленности в отсталой стране. Но к концу 50-х эта задача была выполнена. А управлять сложной индустриальной экономикой - дело совершенно иное. Прежние методы перестали срабатывать. Вместо простых задач (построить столько-то больших заводов) появились сложные (наладить их эффективное взаимодействие, учесть спрос населения, предугадать перспективные направления развития и т. п.) Центральный аппарат захлебывался от нарастающего потока информации, которую не могли не только грамотно проанализировать, но даже своевременно обработать. К началу 60-х годов начинаются разговоры о децентрализации управления, совмещении плана и рынка. Но тут на выручку бюрократу приходят компьютеры. Сразу вспоминается ленинская фраза, что «социализм - это учет и контроль». Электронно-вычислительные машины должны придать централизованному планированию второе дыхание.
Впрочем, идея плановой экономики не чужда была и Западу. Если прочитать модные в 60-е годы книги Дж. Гелбрейта, легко заметить, что необходимость планирования в индустриальном обществе он связывает именно с технологическим развитием. Чтобы осуществить крупномасштабные и «революционные» научно-производственные проекты, нужны не только огромные деньги (они есть и в частном секторе), нужны время и уверенность, что спустя 10-15 лет на ваши разработки будет спрос вне зависимости от текущих колебаний рыночной конъюнктуры. Такие гарантии может дать только государство.