Сборник статей и интервью 2009г (v1.15)
Шрифт:
Иными словами, ничего собственно марксистского в «культурном марксизме» нет, если не считать упований на постбуржуазное общество. Однако сторонниками этого нового марксизма движет не исторический материализм, а отвращение к буржуазной христианской цивилизации. Ошибка тех, кто видит здесь последовательный переход одной позиции в другую, состоит в том, что они путают содержание с персоналиями. Например, покойная Белла Абцуг, выросшая в семье радикально настроенных русских евреев, начала свою политическую карьеру как коммунистка, осуждавшая американское правительство за предоставление оружия Англии в период действия советско-нацистского пакта. Позднее Абцуг превратилась в яростную феминистку, а к концу жизни бросила всю свою энергию на защиту прав гомосексуалистов. Но, хотя эта мнимая бунтарка и в Конгрессе, и вне его занимала исключительно левые позиции, непонятно, каким образом ее феминизм или защита прав гомосексуалистов вытекали из ее приверженности марксизму или сталинизму. Эти убеждения можно связать с ее образом собственного «я» как одинокой еврейки, ввергнутой во враждебную культуру. Как бы то ни было, все ее идеи, при их несомненной левизне, теоретически никак между собою не связаны. В отличие от Абцуг, Маркс и Ленин не любили буржуазию и капиталистическое угнетение, но не обвиняли ее в пренебрежении правами гомосексуалистов и феминисток. Вначале победоносные Cоветы подумывали о ликвидации брака как «буржуазного института», но быстро опомнились и, подобно позднейшим коммунистическим режимам, закончили приверженностью пуританской морали. Сегодня антибуржуазные социальные мыслители, как и последователи Франкфуртской школы, называют себя марксистами и вышагивают под красными знаменами, но это лишь игра слов и символов. Они имеют примерно такое же отношение к историческому и теоретическому марксизму, как Спондж, этот «либеральный» ньюаркский иерарх епископальной церкви, к борьбе за догматическую чистоту христианства.
Критики культурного марксизма верно отмечают, что в Америке у Франкфуртской школы появилось много приверженцев, но здесь нужно кое-что прояснить. Для исследования американизации культурного марксизма чрезвычайно важна «Авторитарная личность», толстая антология, широко разрекламированная как первый том серии «Исследование предрассудков». Спонсоры, по собственной инициативе связавшиеся с беглыми немецкими радикалами и хорошо заплатившие им за работу, принадлежали к совершенно нерадикальному Американскому еврейскому комитету. В то самое время, когда готовился выпуск «Авторитарной личности», эти же благодетели создавали журнал Commentary, журнал прогрессивный, филосемитский, и при этом антисоветский. Кристофер Лэш полагает, что это совпадение говорит о многом. Спонсоры «Авторитарной личности» определенно не поддерживали антиамериканизм. Какие бы сталинистские завихрения ни воодушевляли редакторов сборника, те, кто давал им деньги, продвигали антикоммунистический американский патриотизм, что с исчерпывающей полнотой доказывается в моей книге «После либерализма». Сеймур Мартин Липсет, восторженный комментатор и один из авторов «Исследования предрассудков», полагал, что предложенный Адорно и Хоркхаймером психологический подход к «предрассудкам», особенно к антисемитизму, был прорывом в области социологии и модификации социального поведения. В 1955 году Липсет представил антикоммунистическому социал-демократическому Конгрессу за культурную свободу собственный вариант их труда - работу об авторитаризме рабочего класса[17]. Что касается «Авторитарной личности», для Липсета так и осталось загадкой, почему редакторы «проглядели» и не включили коммунизм в состав патологических состояний психики. Липсет и другие прогрессивные сторонники «американской демократии» никогда не сомневались, однако, что для спасения Америки от опасных для демократии вывихов сознания Адорно и Хоркхаймер предложили разумное лекарство.
Хотя «культурный марксизм» пришел в американскую жизнь из-за рубежа, он превосходно здесь прижился, подобно рождественской елке и булочкам с сосисками. Считать его чужеродным явлением означает игнорировать известные факты. К тому времени, когда «Авторитарная личность» попала в Европу, ее предметы уже приняли формы, характерные для американских «новых левых» и либералов периода холодной войны. Это психологическое понимание реакционных установок оказалось столь глубоко американским в силу консолидации в Америке централизованного бюрократического государства, произошедшей одновременно с притоком разных этнических и национальных групп. Мучительная «расовая проблема» также способствовала укоренению в американской политии мягкого научного подхода, сулившего разрешение проблем в отношениях между группами через новое понимание этих проблем. Именно нарастающее разнообразие меняющегося американского общества, не знавшего жесткой этничности европейских государств, сделало управляемую демократию и ее детище, социальную инженерию жизненно необходимыми для нового политического ландшафта. Предложенная радикальными иммигрантами идея сделать американцев менее религиозными и более отзывчивыми более или менее совпала с тем, что американцы уже делали сами и для себя. Эта идея к тому же никоим образом не противоречила проповедям основных протестантских конфессий о плюрализме и социальной справедливости. Жалобы на то, что протестантская теология вырождается в сентиментальные разговоры о «человечности», слышатся, по меньшей мере, со времен «Нового гуманизма», кружка утонченных профессоров-янки, возникшего в начале ХХ столетия. Критики гуманной религии Ирвинг Бэббит и Пол Элмер Мор свидетельствуют о возможности того, что американский протестантизм в наши дни передразнивает свое собственное бесцветное прошлое[18].
Весьма вероятно, что европейские постмарксистские левые многое позаимствовали из американской культуры. Вопреки мнению, что идеологические поветрия движутся через Атлантику исключительно с востока на запад, вернее будет предположить обратное. В Европе продается больше американских книг, чем наоборот, а европейское телевидение и кинотеатры безостановочно крутят американскую продукцию. После Второй мировой войны не европейцы завоевали Америку и взяли на себя цивилизаторскую миссию, а США перестраивали «гражданскую культуру» Германии. Американцы, в силу незнания языков и финансовых возможностей, не так часто ездят учиться в Европу, как европейцы в Соединенные Штаты Америки. Настаивать на том, что европейцы не могут импортировать наши политические ценности - наивный анахронизм, особенно с учетом травматических разломов в европейской жизни, созданных опустошительными войнами двадцатого столетия.
У европейских левых этот процесс заимствования зашел так далеко, что повлек за собой внедрение политики, разработанной для американской исторической ситуации. Мало того, что европейцы переводят и взахлеб читают работы таких американских феминисток, как Кэтрин Маккиннон, Андреа Дворкин и Глория Стейнем, чьи книги продаются в европейских столицах и цитируются в европейской прессе. И дело не ограничивается тем, что европейские защитники гомосексуалистов производят впечатление переложения американских аналогов. Еще поразительнее то, что европейские прогрессисты пытаются распространить американское законодательство о гражданских правах на иммигрантов из Третьего мира, которых европейцы не порабощали и которые прибывают в Европу по собственному желанию. Исследования, проведенные Рэем Хонифордом, Джоном Лохланом и Эриком Вернером, демонстрируют размах подражания: европейцы вводят меры «положительной дискриминации» для иммигрантов из Северной Африки или Вест-Индии, а европейская пресса говорит о ситуации людей из Третьего мира, решивших осесть в Европе, в тех же выражениях, какие используют американские либералы, рассуждающие о положении американских негров[19]. По существу европейские левые, подобно канадским и австралийским левым, доводят до крайностей тенденции, заимствуемые ими у американцев: они требуют уголовного преследования за политически некорректные высказывания как за подстрекательство к «фашистским» акциям. Не зная классических либеральных ограничений, которые все еще действуют на территории Америки, европейские сторонники отзывчивости требуют драконовских мер против политически некорректных белых христиан мужского пола. Но это возвращает нас к американским образцам и к таким уважаемым борцам за дифференциацию свободы слова, как Маккиннон, Стэнли Фиш и Корнелл Уэст. Когда рожденный в Германии Маркузе метал в 1960-х и 1970-х годах громы и молнии против зол «репрессивной толерантности», сам он не опасался цензуры со стороны американских академических кругов, пишущих на английском языке.
Но, подражая американцам, европейские левые демонстрируют некую заметную двойственность. Вследствие своего рода эдипова комплекса они все бранят культуру и общество, которым подражают. Так, европейские левые выискивают сюжеты, которые помогут им стать непохожими на заокеанского гиганта, и чем они левее, тем ядовитее их голоса. Американцев обвиняют в загрязнении окружающей среды, в демпинговом сбыте товаров странам Третьего мира, чтобы помешать их экономическому росту, в поддержке Израиля, который изображается как западный колониалист, угнетающий принадлежащих к Третьему миру палестинцев. И именно их очевидная культурная зависимость делает их столь злобными, - иными словами, европейские левые паразитируют на американских идеологических поветриях. Они давно уже не экспортируют в Новый Свет ничего культурно значимого, если не считать постмодернистской литературной критики, которая привилась на кафедрах английского языка и литературы в университетах Лиги Плюща и в их провинциальных сателлитах. На самом же деле европейские левые так и не оправились от шока, каким стал для них развал Советской империи. Пока громыхал этот диктаторский режим, левые могли тешить себя причастностью к марксистской традиции, связанной мировой военной державой, и, соответственно, в своих протестах против вульгарности американской культуры и засилья консьюмеризма могли ссылаться на идеализированный образ Советского Союза[20]. С распадом коммунистического блока мировой социализм остался в прошлом. А расширение американского влияния ведет к тому, что европейские леваки обречены сочетать ностальгию по коммунистической диктатуре с американскими причудами. Отсюда и преобладающие в Европе левые гибриды, требующие проведения политики, изобретенной американскими социальными работниками или феминистками из американских университетов.
Наконец, нужно исключить ту гипотезу, что американцы, канадцы и западноевропейцы одновременно и независимо друг от друга наткнулись на те же самые идеологические проблемы. Поскольку-де эти народы развиваются параллельно и претерпевают, скажем, одновременный переход от экономики индустриальной к экономике, в которой центром тяжести становится сфера обслуживания, или массовый выход женщин на рынок труда, то представляется вероятным, что к одним и тем же идеям они придут одновременно. Но этот вывод придется отбросить. Можно указать на экономически развитые общества, - скажем, на Японию, - где женщины вышли на рынок труда и где феминизм, права геев и мультикультурализм не играют при этом заметной роли.
Хотя в Италии в семейной жизни действуют те же тенденции, что и в Германии - низкий уровень рождаемости и работа женщин вне дома - размах идеологических изменений в этих странах неодинаков. В Германии феминистское движение обширнее и активнее, чем в Италии. Особую тягу к американской политической культуре проявляют страны и группы с предрасполагающими к тому чертами: скажем, немцы, демонстративно отвергшие собственные исторические традиции, или англоязычные общества, которые втягиваются в американскую культурную и политическую орбиту в качестве младших партнеров. Наконец, учитывая заметную асимметрию культурного обмена, трудно предположить, что европейцы не испытали значительного влияния своих американских кузенов. США и Европа обмениваются культурной продукцией в соотношении пятьдесят к одному. Бен Уаттенберг в работе «Первая всемирная нация» приводит этот факт как свидетельство американского культурного превосходства[21]. Но, если отвлечься от смысла высказывания Уаттенберга, можно, не страшась обвинений в американском шовинизме, заключить, что торговля культурой полезна для выявления влияний. Гипотеза о параллельном развитии применительно к идеологии неприменима, если все заимствования идут в одном направлении.
Необходимо, пожалуй, поднять вопрос и о школе социальной критики, образцом которой можно считать работу Аллана Блума «Затмение американского ума», развивающая ту сомнительную идею, что американские университеты и американские культурные установления оказались в плену вредоносных иностранцев, обыкновенно говорящих с немецким акцентом. Такого рода обвинения по сердцу американским патриотам, которым трудно вообразить, что нечто отвратительное и отталкивающее может иметь чисто американское происхождение[22].
Но учение о пагубности иноземного влияния и субъективно, и эмоционально. Как можно поверить, что эгалитаризм или сентиментальное сочувствие предполагаемым жертвам, пронизывающее нашу университетскую жизнь, не могли возникнуть на национальной почве, а должны были быть заимствованы из Европы, прежде чем укорениться здесь? По мысли Блума, моральные устои Америки разрушает не радикальный эгалитаризм, а «немецкое влияние», источником которого являются Ницше и Хайдеггер. Давно умерших реакционных тевтонов призвали на суд постмодернистских творцов разрушающего американские демократию и равенство скептицизма, который, по мнению Блума, царит в наших университетах.