Сердце билось, смертно тоскуя,Целый день я бродил в тоске,И мне снилось ночью: плыву яПо какой-то большой реке.С каждым мигом все шире, ширеИ светлей, и светлей река,Я в совсем неведомом мире,И ладья моя так легка.Красный идол на белом камнеМне поведал разгадку чар,Красный идол на белом камнеГромко крикнул: – Мадагаскар! —В раззолоченных паланкинах,В дивно-вырезанных ладьях,На широких воловьих спинахИ на звонко ржущих коняхТам, где пели и трепеталиЛегких тысячи лебедей,Друг за другом вслед выступалиСмуглолицых толпы людей.И о том, как руки принцессыДомогался старый женихСочиняли смешные пьесыИ сейчас же играли их.А в роскошной форме гусарскойБлагосклонно на них взиралКоролевы мадагаскарскойСамый преданный генерал.Между них быки Томатавы,Схожи с грудою темных камней,Пожирали жирные травыБлаговоньем полных полей.И вздыхал я, зачем плыву я,Не останусь я здесь зачем:Неужель и здесь не спою яСамых лучших моих поэм?Только голос мой был не слышен,И
никто мне не мог помочь,А на крыльях летучей мышиОпускалась теплая ночь.Небеса и лес потемнели,Смолкли лебеди в забытье……Я лежал на моей постелиИ грустил о моей ладье.
Замбези
Точно медь в самородном железе,Иглы пламени врезаны в ночь,Напухают валы на ЗамбезиИ уносятся с гиканьем прочь.Сквозь неистовство молнии белойЧто-то видно над влажной скалой,Там могучее черное телоНалегло на топор боевой.Раздается гортанное пенье.Шар земной обтекающих музНепреложны повсюду веленья!..Он поет, этот воин зулус.«Я дремал в заповедном краалеИ услышал рычание льва,Сердце сжалось от сладкой печали,Закружилась моя голова.«Меч метнулся мне в руку, сверкая,Распахнулась таинственно дверь,И лежал предо мной, издыхая,Золотой и рыкающий зверь.«И запели мне духи тумана:– Твой навек да прославится гнев!Ты достойный потомок Дингана,Разрушитель, убийца и лев! —«С той поры я всегда наготове,По ночам мне не хочется спать,Много, много мне надобно крови,Чтобы жажду мою утолять.«За большими, как тучи, горами,По болотам близ устья рекиЯ арабам, торговцам рабами,Выпускал ассагаем кишки.«И спускался я к бурам в равниныПринести на просторы лесовВосемь ран, украшений мужчины,И одиннадцать вражьих голов.«Тридцать лет я по лесу блуждаю,Не боюсь ни людей, ни огня,Ни богов… но что знаю, то знаю:Есть один, кто сильнее меня.«Это слон в неизведанных чащах,Он, как я, одинок и великИ вонзает во всех проходящихПожелтевший изломанный клык.«Я мечтаю о нем беспрестанно,Я всегда его вижу во сне,Потому что мне духи туманаРассказали об этом слоне.«С ним борьба для меня бесполезна,Сердце знает, что буду убит,Распахнется небесная безднаИ Динган, мой отец, закричит:«– Да, ты не был трусливой собакой,Львом ты был между яростных львов,Так садись между мною и ЧакойНа скамье из людских черепов!» —
Дамара
Готентотская космогонияЧеловеку грешно гордиться,Человека ничтожна сила:Над землею когда-то птицаЧеловека сильней царила.По утрам выходила раноК берегам крутым океанаИ глотала целые скалы,Острова целиком глотала.А священными вечерамиНад высокими облаками,Поднимая голову, пела,Пела Богу про Божье дело.А ногами чертила знаки,Те, что знают в подземном мраке,Всё, что будет, и всё, что было,На песке ногами чертила.И была она так прекрасна,Так чертила, пела согласно,Что решила с Богом сравнитьсяНеразумная эта птица.Бог, который весь мир расчислил,Угадал ее злые мыслиИ обрек ее на несчастье,Разорвал ее на две части.И из верхней части, что пела,Пела Богу про Божье дело,Родились на свет готентотыИ поют, поют без заботы.А из нижней, чертившей знаки,Те, что знают в подземном мраке,Появились на свет бушмены,Украшают знаками стены.А вот перья, что улетелиДалеко в океан, доселеВсё плывут, как белые люди;И когда их довольно будет,Вновь срастутся былые частиИ опять изведают счастье.В белых перьях большая птицаНа своей земле поселится.
Экваториальный лес
Я поставил палатку на каменном склонеАбиссинских, сбегающих к западу, горИ беспечно смотрел, как пылают закатыНад зеленою крышей далеких лесов.Прилетали оттуда какие-то птицыС изумрудными перьями в длинных хвостах,По ночам выбегали веселые зебры,Мне был слышен их храп и удары копыт.И однажды закат был особенно красен,И особенный запах летел от лесов,И к палатке моей подошел европеец,Исхудалый, небритый, и есть попросил.Вплоть до ночи он ел неумело и жадно,Клал сардинки на мяса сухого ломоть,Как пилюли проглатывал кубики маггиИ в абсент добавлять отказался воды.Я спросил, почему он так мертвенно бледен,Почему его руки сухие дрожат,Как листы… – «Лихорадка великого леса», —Он ответил и с ужасом глянул назад.Я спросил про большую открытую рану,Что сквозь тряпки чернела на впалой груди,Что с ним было? – «Горилла великого леса», —Он сказал и не смел оглянуться назад.Был с ним карлик, мне по пояс, голый и черный,Мне казалось, что он не умел говорить,Точно пес он сидел за своим господином,Положив на колени бульдожье лицо.Но когда мой слуга подтолкнул его в шутку,Он оскалил ужасные зубы своиИ потом целый день волновался и фыркалИ раскрашенным дротиком бил по земле.Я постель предоставил усталому гостю,Лег на шкурах пантер, но не мог задремать,Жадно слушая длинную дикую повесть,Лихорадочный бред пришлеца из лесов.Он вздыхал: – «Как темно… этот лес бесконечен…Не увидеть нам солнца уже никогда…Пьер, дневник у тебя? На груди под рубашкой?..Лучше жизнь потерять нам, чем этот дневник!«Почему нас покинули черные люди?Горе, компасы наши они унесли…Что нам делать? Не видно ни зверя, ни птицы;Только посвист и шорох вверху и внизу!«Пьер, заметил костры? Там наверное люди…Неужели же мы, наконец, спасены?Это карлики… сколько их, сколько собралось…Пьер, стреляй! На костре – человечья нога!«В рукопашную! Помни, отравлены стрелы…Бей того, кто на пне… он кричит, он их вождь…Горе мне! На куски разлетелась винтовка…Ничего не могу… повалили меня…«Нет, я жив, только связан… злодеи, злодеи,Отпустите меня, я не в силах смотреть!..Жарят Пьера… а мы с ним играли в Марселе,На утесе у моря играли детьми.«Что ты хочешь, собака? Ты встал на колени?Я плюю на тебя, омерзительный зверь!Но ты лижешь мне руки? Ты рвешь мои путы?Да, я понял, ты богом считаешь меня…«Ну, бежим! Не бери человечьего мяса,Всемогущие боги его не едят…Лес…
о, лес бесконечный… я голоден, Акка,Излови, если можешь, большую змею!» —Он стонал и хрипел, он хватался за сердцеИ на утро, почудилось мне, задремал;Но когда я его разбудить, попытался,Я увидел, что мухи ползли по глазам.Я его закопал у подножия пальмы,Крест поставил над грудой тяжелых камней,И простые слова написал на дощечке:– Христианин зарыт здесь, молитесь о нем.Карлик, чистя свой дротик, смотрел равнодушно,Но, когда я закончил печальный обряд,Он вскочил и, не крикнув, помчался по склону,Как олень, убегая в родные леса.Через год я прочел во французских газетах,Я прочел и печально поник головой:– Из большой экспедиции к Верхнему КонгоДо сих пор ни один не вернулся назад.
Дагомея
Царь сказал своему полководцу: «Могучий,Ты высок, точно слон дагомейских лесов,Но ты все-таки ниже торжественной кучиОтсеченных тобой человечьих голов.«И, как доблесть твоя, о, испытанный воин,Так и милость моя не имеет конца.Видишь солнце над морем? Ступай! Ты достоинБыть слугой моего золотого отца».Барабаны забили, защелкали бубны,Преклоненные люди завыли вокруг,Амазонки запели протяжно, и трубныйПрокатился по морю от берега звук.Полководец царю поклонился в молчаньиИ с утеса в бурливую воду прыгнул,И тонул он в воде, а казалось, в сияньиЗолотого закатного солнца тонул.Оглушали его барабаны и клики,Ослепляли соленые брызги волны,Он исчез. И блестело лицо у владыки,Точно черное солнце подземной страны.
Нигер
Я на карте моей под ненужною сеткойСочиненных для скуки долгот и широт,Замечаю, как что-то чернеющей веткой,Виноградной оброненной веткой ползет.А вокруг города, точно горсть виноградин,Это – Бусса, и Гомба, и царь Тимбукту,Самый звук этих слов мне, как солнце, отраден,Точно бой барабанов, он будит мечту.Но не верю, не верю я, справлюсь по книге,Ведь должна же граница и тупости быть!Да, написано Нигер… О, царственный Нигер,Вот как люди посмели тебя оскорбить!Ты торжественным морем течешь по Судану,Ты сражаешься с хищною стаей песков,И когда приближаешься ты к океану,С середины твоей не видать берегов.Бегемотов твоих розоватые рылаТочно сваи незримого чудо-моста,И винты пароходов твои крокодилыРазбивают могучим ударом хвоста.Я тебе, о мой Нигер, готовлю другую,Небывалую карту, отраду для глаз,Я широкою лентой парчу золотуюПоложу на зелёный и нежный атлас.Снизу слева кровавые лягут рубины,Это – край металлических странных богов.Кто зарыл их в угрюмых ущельях БениныМеж слоновьих клыков и людских черепов?Дальше справа, где рощи густые Сокото,На атлас положу я большой изумруд,Здесь богаты деревни, привольна охота,Здесь свободные люди, как птицы поют.Дальше бледный опал, прихотливо мерцаяЗатаенным в нем красным и синим огнем,Мне так сладко напомнит равнины СонгаиИ султана сонгайского глиняный дом.И жемчужиной дивной, конечно, означенБудет город сияющих крыш, Тимбукту,Над которым и коршун кричит, озадачен,Видя в сердце пустыни мимозы в цвету,Видя девушек смуглых и гибких, как лозы,Чье дыханье пьяней бальзамических смол,И фонтаны в садах и кровавые розы,Что венчают вождей поэтических школ.Сердце Африки пенья полно и пыланья,И я знаю, что, если мы видим поройСны, которым найти не умеем названья,Это ветер приносит их, Африка, твой!
СТИХОТВОРЕНИЯ НЕ ВКЛЮЧЕННЫЕ В ПОСЛЕДНИЕ ПРИЖИЗНЕННЫЕ ИЗДАНИЯ СБОРНИКОВ
Ахилл и Одиссей
ОдиссейБрат мой, я вижу глаза твои тусклые,Вместо доспехов меха леопардаС негой обвили могучие мускулы,Чувствую запах не крови, а нарда.Сладкими винами кубок твой полнится,Тщетно вождя ожидают в отряде,И завивает, как деве, невольницаЧерных кудрей твоих длинные пряди.Ты отдыхаешь под светлыми кущами,Сердце безгневно и взор твой лилеен,В час, когда дебри покрыты бегущими,Поле – телами убитых ахеян.Каждое утро страдания новые…Вот, я раскрыл пред тобою одежды,Видишь, как кровь убегает багровая,Это не кровь, это наши надежды.АхиллБрось, Одиссей, эти стоны притворные,Красная кровь вас с землей не разлучит,А у меня она страшная, черная,В сердце скопилась и давит и мучит.
Нас было пять... мы были капитаны...
Нас было пять… мы были капитаны,Водители безумных кораблей,И мы переплывали океаны,Позор для Бога, ужас для людей.Далекие загадочные страныНас не пленяли чарою своей,Нам нравились зияющие раны,И зарева, и жалкий треск снастей.Наш взор являл туманное ненастье,Что можно видеть, но понять нельзя,И после смерти каши привиденьяПоднялись, как подводные каменья,Как прежде черной гибелью грозяИскателям неведомого счастья.
Одиноко-незрячее солнце смотрело на страны...
Одиноко-незрячее солнце смотрело на страны,Где безумье и ужас от века застыли на всем,Где гора в отдаленьи казалась взъерошенным псом,Где клокочущей черною медью дышали вулканы.Были сумерки мира.Но на небе внезапно качнулась широкая тень,И кометы, что мчались, как волки свирепы и грубы,И сшибались друг с другом, оскалив железные зубы,Закружились, встревоженным воем приветствуя день.Был испуг ожиданья.И в терновом венке, под которым сочилася кровь,Вышла тонкая девушка, нежная в синем сияньи,И серебряным плугом упорную взрезала новь,Сочетанья планет ей назначили имя: Страданье.Это было спасенье.
Одиночество
Я спал, и смыла пена белаяМеня с родного корабля,И в черных водах, помертвелая,Открылась мне моя земля.Она полна конями быстрымиИ красным золотом пещер,Но ночью вспыхивают искрамиГлаза блуждающих пантер.Там травы славятся узорамиИ реки словно зеркала,Но рощи полны мандрагорами,Цветами ужаса и зла.На синевато-белом мрамореЯ высоко воздвиг маяк,Чтоб пробегающие на мореДалеко видели мой стяг.Я предлагал им перья страуса,Плоды, коралловую нить,Но ни один стремленья парусаНе захотел остановить.Все чтили древнего оракулаИ приговор его судаО том, чтоб вечно сердце плакалоУ всех заброшенных сюда.И надо мною одиночествоВозносит огненную плетьЗа то, что древнее пророчествоМне суждено преодолеть.