Сборник
Шрифт:
– И не хочу знать. Я счастлива жить такой, какая я есть.
– Черта с два.
Я промолчала. Презираю подобные выражения!
– Ты хочешь знать обо мне две вещи. И ни одна из них не имеет смысла. – Он посмотрел на меня с первым подлинным чувством, которое я заметила на его лице: с полным изумлением. – Ты хочешь знать обо мне все: откуда я родом и как стал таким.
– Да, хочу. А что за вторая вещь, которую ты знаешь, а я нет?
Не обращая внимания на мой последний вопрос, он проговорил:
– Я где-то родился и как-то вырос. Родные даже не потрудились пристроить
– Почему?
Он задумался и наконец сказал:
– Наверное, потому, что людская жизнь казалась мне бессмысленной. А тут я мог расти, как хотел.
– И как ты хотел? – спросила я, преодолевая ту огромную даль, которая то и дело возникала и исчезала между ним и мною.
– То, что я хотел, я извлек из твоих книг.
– Ты никогда не говорил мне об этом.
Он снова повторил:
– Ты учишься, но не думаешь. Оказывается, существует такая… ну, персона. Она состоит из отдельных частей, но образует единую личность. У нее есть нечто вроде рук, нечто вроде ног, подобие говорящего рта и мозга. И я – мозг этой личности. Очень слабый мозг, но лучшего мне не попадалось.
– Ты безумен!
– Нет, нисколько, – отвечал он без обиды и с абсолютной уверенностью. – У меня есть та часть, которая служит вместо рук. Я могу направить их куда угодно, и они сделают все, что велю. У меня есть говорящая часть. Очень хорошая.
– Ну сам ты не слишком красноречив, – отвечала я.
Он удивился:
– Так я не о себе! Она сейчас там, с остальными.
– Она?
– Ну та, что говорит. Теперь мне нужна, которая думает, и та, что может сложить одно с другим и найти правильный ответ. А когда все окажутся вместе и будут сообща работать, я стану тем самым невиданным существом, о котором тебе говорил. Поняла? Только я хочу, чтобы у него была голова получше моей.
Моя собственная голова шла кругом.
– А почему ты все это затеял?
Он серьезно поглядел на меня.
– А почему у тебя волосы под мышками растут? Такое не задумаешь. Так, наверное, должно быть.
– А что бывает… ну то, что случается, когда ты смотришь мне в глаза?
– Ты хочешь, чтобы я дал этому имя? У меня его нет. Я не знаю, как это получается, но знаю, что умею заставить всякого выполнить мое желание. И ты, например, сейчас забудешь обо мне.
Я сказала сдавленным голосом:
– Но я не хочу забывать…
– Захочешь… – Я не поняла, чего он хочет: чтобы я забыла о нем или захотела забыть. – Сперва ты возненавидишь меня, а потом, не скоро, будешь мне благодарна. Может быть, тогда ты сумеешь сделать кое-что для меня. И сделаешь это охотно. Но сейчас ты все забудешь, да, все, кроме чувства. И моего имени, может быть.
Не знаю, что заставило меня спросить об этом, но я отрешенно произнесла:
– И никто никогда не узнает о тебе и обо мне?
– Не узнает, – проговорил он. – Если только… если только это не будет голова животного, такого, как я, или даже лучше.
Он поднялся.
– Подожди, подожди! – вскрикнула я. Только бы он не ушел! Высокий, грязный, гадкий зверь, мужчина, он каким-то невероятным образом поработил меня. – Но ты еще не дал мне того, второго… не знаю, что это…
– Ах, это, – произнес он. – Да, я понимаю.
Двигался он, как молния. Сперва надавило, раздвигая, пронзило, и в муках блаженства утонула боль.
Выбрался из всего этого я на двух четко разделенных уровнях.
Мне одиннадцать, и я задыхаюсь от потрясения, переживая вторжение в чужое «я».
И мне пятнадцать, я лежу на кушетке, а Стерн все жужжит: спокойно, спокойно, расслабился, лодыжки и ноги твои расслабились, как и пальцы ног, живот сделался мягким, затылок расслабился, как твой живот, все тихо и спокойно, все мягко, все мягче, чем мягкое…
Я сел и спустил ноги на пол.
– О'кей!
Стерн посмотрел на меня с легкой досадой.
– Это должно сработать, но только в том случае, если ты будешь содействовать. Только ле…
– Уже сработало, – проговорил я.
– Что именно?
– Все было, как вы сказали. От А до Я. – Я щелкнул пальцами. – Вот так.
Он проницательно посмотрел на меня.
– Что ты хочешь этим сказать?
– Это произошло там, в библиотеке. Когда мне было одиннадцать. Когда она сказала «Малышу – три». И все, что три года кипело в ней, хлынуло на меня с полной силой, на подростка, без предупреждения, без защиты. В ней было столько боли… я даже не подозревал, что такое возможно.
– Продолжай, – проговорил Стерн.
– Это действительно все. Я не про то, что было в ней, я про то, что это сделало со мной. На самом деле это была какая-то часть ее самой. Все, что случилось с ней за четыре месяца, все до последней малости, все разом вылилось на меня. Она знала Дина.
– Ты имеешь в виду всю последовательность эпизодов?
– Именно.
– И она хлынула на тебя? За долю секунды?
– В самом деле. Понимаете, на эту самую долю секунды я сделался ею, всем, что она делала, что думала, слышала и ощущала. Всем, целиком, в полном порядке, если бы мне вдруг захотелось припомнить. Любой частью ее прошлого, если оно потребовалось бы мне. Если бы я вдруг решил рассказать вам, что ел за ленчем, нужно ли было мне рассказывать все, что я делал с самого дня рождения? Нет. Говорю вам, я сделался ею, и с этого мгновения и на веки вечные способен припомнить все, что помнила она в этот момент. Единым порывом.
– Гештальт, – пробормотал он.
– Ага! – проговорил я и задумался, задумался о многом и всяком. И, отодвинув в сторону эти мысли, сказал: – Но почему я не знал этого прежде?
– Тебе поставили мощный блок на подобные воспоминания.
Я в волнении поднялся на ноги.
– Не вижу причины. Совершенно не понимаю, зачем.
– А может быть, дело просто в естественном отвращении, – предположил он. – Как тебе такой вариант? Тебе было отвратительно ощутить себя женщиной даже на короткий момент.