Сбрось подругу с пьедестала
Шрифт:
– Так в том-то и дело, что не копия...
– Что, настоящая? – не поверил Валера.
– В том-то и вся фишка... Леська говорила, что у нее в обойме нет «Любоньки». Но сказала, что может настоящую Любоньку привести... Она ее с сожителем нерусским развела... Черт, раньше кавказцев терпеть не могла, а сейчас с ними спит за милую душу... И под Эдика с ходу полезла. Там еще какой-то черт был.
– Рэм, очнись! Что-то ты говоришь... Леська твоя Любоньке подляну сделала, а та взамен ко мне на мальчишник согласилась прийти. Рэм, где логика?
– Ну так Леська же говорила...
Рэм
– Рэм, я, конечно, не святой. Но я хоть как-то держусь над этой жизнью. А ты совсем увяз. Вижу, что ты совсем чумной... Вчера вот выключился. Звездулек всех разогнал. Потом сам же отправился шлюх снимать. Пока снимал, пацаны все разошлись...
– Что, малину тебе подпортил?
– Да я бы не сказал. По-любому, оторвались неплохо... Но то, что ты отключаешься конкретно, – это факт. Ладно, вчера, но у меня такое чувство, что ты все время под глюками. Что-то не то Леська с тобой делает. Может, она ведьма, может, хрень-травой тебя поит, а?
Что верно, то верно. Хрень-трава эта кокаином называется. Да и от «винта» крыша тоже хорошо едет...
– Не доведет она тебя до добра, – недовольно покачал головой Валера.
– Ты это мне уже говорил, – поморщился Рэм.
– И что, не прав, да?.. Опускаешься ты, братан. Все ниже и ниже... Я вообще не понимаю, как твои родители все это терпят. Я бы на их месте эту Леську взашей...
– А ты с ней, дружище, мало общаешься... – мрачно усмехнулся Рэм. – Может, потому она на тебя и не действует. А на всех действует. На меня. На маман мою... Может, она и сволочь, но мне с ней клево. И мама от нее без ума...
– Ну точно, ведьма... Да она и похожа на ведьму, если разобраться. Костер по ней плачет...
– А ты мне скажи, чем мы с тобой лучше нее? Звездулек пользовали? Пользовали! Шмаль дергали? Да! А это все Леська, все это у нее брали...
– Чем мы с тобой лучше нее?.. Да, Рэм, тебя точно охмурили...
– Только давай не будем ко мне в душу лезть?
– Ну, не будем, так не будем... – задумчиво покачал головой Валера. – А с Леськой ты все же будь поосторожней...
Рэм в ответ лишь усмехнулся. Знал бы кто, в какую историю он влез. После убийства Фима он связан по рукам и ногам. И если Леська тянет его на дно, то всплыть ему уже не суждено. Да он и не пытается...
Глава 17
1
Люба терпеть не могла зануд. А этот очкастый журналист был не просто занудой, он мнил себя великими интеллектуалом и хранителем традиций русской культуры. Люба отвечала на его дурацкие вопросы и удивлялась, как его до сих пор с работы за идиотизм не выгнали.
– Любонька, но вы же должны понимать, что такое понятие, как поп-культура, не имеет ничего общего с подлинными ценностями музыкальной культуры как в российском, так и в мировом масштабе. Вы поете песни, которые сочиняет композитор, если так можно сказать, Герман Макеев. Не буду заострять внимание на достоинствах и недостатках его творчества, я думаю, вы и без этого согласитесь со мной, что ему никогда не подняться на одну ступень с тем же Петром Чайковским, Иоганном Штраусом...
Очкарик был так увлечен парением в облаках истиной культуры, что не заметил, как в помещение тихонько зашел Макеев. Так же тихонько сел на стул возле двери. Непроницаемо спокойное лицо, непривычно потухший взгляд. Похоже, продюсер не в духе.
– С каким Иоганном Штраусом? – перебила журналиста Люба.
– Как, вы не знаете, кто такой Иоганн Штраус?
Надо было видеть лицо этого придурка. Сколько затаенной радости в глазах, сколько желания поскорее донести до всех и вся, насколько глупа эта блондинка Любонька. Вот будет потеха?
– Нет, просто я не могу въехать, о каком Иоганне Штраусе идет разговор. О том, который сочинил «Голубой Дунай», или о том, который создал «Песнь Дуная»...
– Ну, конечно, же о создателе знаменитого «Голубого Дуная»... – внутренне смущенно, но внешне с тем же пафосом воскликнул журналист.
– Так все же о ком, вы говорите, о Штраусе-отце или о Штраусе-сыне?
– О Штраусе-отце... – поплыл «по Дунаю» очкарик.
– Да, но «Голубой Дунай» сочинил Штраус-сын... И если уж говорить о Штраусе-отце, то современники долго не признавали его как классического, по нашим представлениям, музыканта. По тем временам его творчество было самой натуральной попсой. И не надо мутить воду, дорогой мой Аристарх Владиленович! – снисходительно усмехнулась Люба. – Великие композиторы, великая эпоха!.. Раньше было хорошо, а сейчас хуже некуда...
– Но ведь раньше действительно была культура! А сейчас что?
Истерики очкарик не закатил, хотя и был близок к тому. Но скатился на уровень «кухонной болтологии». Интервью можно было считать законченным.
– Что? – насмешливо глянула на него Люба.
– Подлинная культура подменена маргинальной субстанцией, общество деградирует...
– По-вашему, общество должно выключить телевизор и всем хором бросаться в театр. Опера, балет, да?
– Да, балет!
– Какой балет? Эротический?
– Боже упаси!
– А чем классический балет отличается от нынешнего эротического?
– Как вы можете так говорить? – взвился Аристарх Владиленович.
– А вы мысленно перенеситесь в девятнадцатый век. Ни кино, ни телевидения. Ни эротики, ни порно. А тут балет! Танцовщицы в балетных пачках, танцоры в тесных лосинах. Мужики тащатся от женских ножек, а женщины пялятся на яйца танцоров. Чем не эротика? Это сейчас вам кажется, что искусство первично. А тогда первично было зрелище. Да и сейчас, в общем-то, ничего не изменилось...
– Вот он – цинизм и нравственная деградация молодого поколения! – забился в обличительном экстазе журналист.
– Да вы не парьтесь, Аристарх Владиленович, все путем... А сейчас извините, Аристарх Владиленович, я устала, мне нужно отдохнуть...
Журналист ничего не сказал. Молча поднялся, сунул в карман диктофон и в том же напряженном молчании вышел из комнаты. Даже на Макеева внимания не обратил.
– Любонька, ты его убила! – улыбнулся Герман Альбертович.
Но в глазах все та же потухшая муть.