Сцена и жизнь
Шрифт:
Он машинально поцеловал ее.
Она опустилась в кресло, подозрительно посматривая на него.
– Да, получил, - ответил он и позвонил.
Явился Аким.
– Подай кофе.
– Слушаю-с.
Аким удалился.
– Скажи, пожалуйста, - медленно начала Надежда Александровна, - зачем сюда приехала Щепетович? Только этого недоставало. Я и не знала даже, что она в Петербурге, да и ты почему-то не сказал мне этого.
– Да разве ты ее знаешь?
– удивился он.
– Я не думал. Она ко мне в первый раз приехала.
– Кто она?
– нервно захохотала она.
– Ну, уж извини, при всей моей откровенности с тобой, я не решусь дать ей при тебе ее настоящее имя.
– Вот как!
– Да, мой милейший, ты поражен, не ожидал… Нет, вообрази, какое нахальство. Встречается со мной - целоваться лезет.
Надежда Александровна с негодованием передала ему сцену в приемной.
– А к тебе она зачем попала? Просилась на сцену, что ли?
– закончила она свой рассказ.
– Просилась, - ответил он, - да тебе-то, скажи, что до нее за дело?
– Как, что за дело?
– вспыхнула она.
– Ты ее не вздумай принять. Без того у нас мало делом занимаются, а при ней уж совсем одни только кутежи пойдут. Если она будет у нас, я сейчас же уйду, да и другие уйдут, служить с ней не станут.
Он внимательно посмотрел на нее и вдруг смутился под ее взглядом.
Это не ускользнуло от нее.
– Та, та, та, посмотри-ка мне прямо в глаза, - подошла она к нему и взяла его за плечи.
Он отвернулся.
– Нет, посмотри.
– Полно, Надя, что еще за глупости…
– А! Так вот что… И в глаза прямо смотреть не хватает совести… Бессовестный, гнусный волокита! Прилично ли председателю, серьезному человеку, заниматься таким пустозвонством. Вечно только одного веселья хочется… Ну, да ты у меня не увернешься, я тебя…
Она не окончила фразы, так как в кабинете появился Аким с кофеем, который он и поставил на стол.
Надежда Александровна отошла от Бежецкого и присела к столу.
Аким не уходил. Он остановился у притолоки, молча улыбался и покачивал головой.
– Эх!
– укоризненно произнес он наконец.
– Что тебе надо? Чего ты выпучил бельмы? Пьяница!
– обернулся Владимир Николаевич.
– А то и надо!
– передразнил его тот.
– Хорошенько его, барышня, - обратился он к Крюковской, - а то у барина глаза-то больно завидущи. Чтобы эта тут вертихвостка, с позволения сказать, не шлялась.
Надежда Александровна улыбнулась.
– Бесстыдники! Право бесстыдники?
– добавил Аким уже по адресу Бежецкого.
– Ишь какая у нас с вами краля, а вам все мало.
Он мотнул головой в сторону Крюковской.
– Молчи ты, пьяная физиономия!
– засмеялся Владимир Николаевич.
– Что это ты врешь? Ступай вон, старая бесхвостая сова.
– Я и пойду. Чего вы ругаетесь-то! Опять за сову принялись. Это за то, что я правду сказал. Спасибо, всегда так надо. Ступай, мол, старый пес, вон. Вас же жалеючи говорю. Что? Аль опять захотелось по старому, бабе в лапы попасть. Опять пойдет, как бабье одолеет: Аким, Аким, денег надо, а я вот тогда и не пойду искать и не пойду…
– Да оставь, старый черт! Не ворчи. Убирайся вон.
– Всегда так, как начнешь правду говорить, все вон да вон, - продолжал говорить Аким, уходя из кабинета.
– Видишь, я права, - с жаром начала Надежда Александровна.
– Я при Акиме сдержалась, но теперь прямо скажу, что этого выносить не стану и при себе терпеть другую женщину не буду. Я тебе не жена и терпеть не обязана. Если ты осмелишься и я замечу - сейчас же брошу тебя. Что это за бесстыдство! Но помни, я тебе еще и отомщу за себя. Жестоко отомщу!
В тоне ее голоса звучала решимость.
Владимир Николаевич, видимо, струсил.
Он подошел к ней и начал ее успокаивать, стараясь с деланной улыбкой заглянуть ей в лицо.
– Ну, полно верить этому дураку, Надя, - поцеловал он несколько раз ее руку.
Она не отнимала руки, но молчала.
– Пожалуйста, не сердись. У меня к Щепетович еще не может быть никакого чувства. Я ее в первый раз и увидал сегодня.
– Знаем мы "в первый раз", - вскинула она на него глаза.
– Уж ты мне тоже, пожалуйста, розовый вуаль на глаза не надевай, я и так умею различать предметы. Знаю твой вкус: пришел, увидел, победил. И чем скорее и новее - тем милее и вкуснее. Настоящий гастроном в этом отношении: непременно переменное кушанье надобно. А Щепетович, я знаю давно, какая она птица. У Наташи Лососининой отбила мужа, он даже ей в то время нужен не был, другой был при ней, так только, чтобы отбить.
– Удивительно у вас, у женщин, в этом отношении феодальные закостенелые понятия, эгоизм какой-то, - отвечал он со смехом и начал ходить по кабинету.
– Почему непременно, если любишь женщину, надо отказаться от жизни и не сметь подумать о другой женщине? Отчего не пользоваться и не наслаждаться всем, что встречается на пути хорошего? Приятнее, веселее бы всем жилось. Зачем друг друга стеснять и лишать свободы? И мужчины, и женщины - живые организмы, живущие своей жизнью, а не вещи, которые могут быть чьей-нибудь собственностью. Нам, детям девятнадцатого века, крепостничества не надо и мы его не терпим, во всем должна быть свобода - это знамение времени.
Он остановился перевести дух.
Она задумчиво глядела на него.
– Да и, вообще, мне кажется, - продолжал он, - притворяться и лгать в этом отношении очень гадко; я этого не могу. Чем я виноват, что меня прежде влекло, а теперь влечение прошло? Влечение и хорошо только тогда, когда естественно, да иначе оно и не может существовать, его вызвать насильно нельзя. Ну скажи, по совести, что в таком положении делать? Как тут быть?
Он остановился перед ней и глядел вопросительно.