Сцена и жизнь
Шрифт:
Шмель уселся рядом с Бежецким на турецком диване.
Есть тут у меня один подрядчик знакомый, он купил на вас исполнительный лист и я боюсь, как бы не описал все это…
Борис Александрович указал рукой на обстановку кабинета и продолжал:
– Я считал своей обязанностью вас известить об этом.
– Ах… какая гадость, - заволновался Владимир Николаевич.
– Что мне делать? Надо это уладить как-нибудь, а то это мне может повредить сильно на выборах.
– А я вот, - лукаво засмеялся Шмель, - за вас уж и придумал, как уладить. Вы только теперь думать собираетесь, а я почти что и устроил.
– Как же это? Говорите поскорее.
– У него есть дочь - красивая девчонка, да немножко в цене потеряла: сбежала три года тому назад с офицером. Теперь замуж-то никто и не берет. Отец не знает, куда с ней деваться. У нее страсть к сцене, одолела его с любительскими спектаклями. Денег много сорит, ему и хочется устроить ее к нам в общество, хоть на маленькое жалованье… Примите ее на сцену, а он исполнительный лист разорвет… Могу я ему это обещать?
Борис Александрович торжествующе, но вместе с тем вопросительно посмотрел на Бежецкого.
– Я думаю, не умеет ходить по сцене, - презрительно заметил тот, - ну да все равно, валите. Пускай отец придет и принесет исполнительный лист, я сделаю… Только скажите ему, что, конечно, я с него взятки бы не взял, но если он мне сделает одолжение, то я не захочу понятно остаться у него в долгу. Порядочные люди иначе поступать не могут.
– Хорошо-с, конечно, так и скажу-с, - отвечал Шмель.
– Не прикажите ли еще на счет отчетов, как в прошлом году, исправить, - начал он заискивающим голосом, после некоторого молчания.
– Нет, спасибо, в нынешнем году все деньги в кассе у меня налицо, - с гордостью произнес Владимир Николаевич, - ведь и в прошлом году все это произошло только от моей рассеянности и неаккуратности: я выдавал на расходы и не записывал.
Шмель чуть заметно и лукаво улыбнулся.
– Впрочем, - вдруг как бы что-то сообразив, обратился к нему Бежецкий, - если вы мне их поможете проверить, я буду признателен, кое-что можно будет и исправить.
– Я всегда с готовностью, - поклонился Борис Александрович.
Занятые разговором, они не слыхали раздававшегося в передней звонка, но при последних словах Шмеля в кабинете появился Аким с визитной карточкой на подносе.
– Госпожа Щепетович какая-то!
– мрачно доложил он.
– Кто такая?
– взял с подноса карточку Владимир Николаевич и стал ее рассматривать.
– Скажи, что я не одет, принять не могу.
– Уж скажу. Известно, знаю как, - буркнул Аким, удаляясь.
– Кто это такая?
– обратился Бежецкий к Шмелю, все еще продолжая вертеть поданную ему карточку.
– Наверно, опять какая-нибудь любительница на сцену к нам просится. Страшно много их развелось. Как домашний скандал случился с барыней, побранилась с мужем - так и актриса готова.
Владимир Николаевич расхохотался.
– А вот, если барышня просится, так, наверно, после несчастной любви. Можно безошибочно сказать, - продолжал он.
В кабинете снова появился Аким.
– Что тебе еще надо?
– Да она говорит, - ухмыльнулся тот, - ничего, что не одет. Все равно я смотреть не стану и так, говорит, ладно. Только извольте их беспременно принять.
– Слышите, Борис Александрович, какая?
– обратился Бежецкий к Шмелю.
– Надо ее посмотреть.
– Любопытно, - ответил тот.
– Так все равно смотреть не будет? Ладно! Если ей все равно, и мне все равно. Даже еще приятнее! Хорошенькая или старуха?
– обратился Владимир Николаевич к Акиму.
– Очень-с франтливая и субтильная барышня… На вид так, с отвагой!..
– продолжал ухмыляясь тот.
– Ну если субтильная, да еще с отвагой, - снова захохотал Бежецкий, - так проси.
Аким вышел.
– Посмотрим, что это за Щепе… Щепе… Щепетович, - произнес он, посмотрев на карточку.
Дожидаться прибывшей пришлось им не долго. В кабинет уже входила развязной, самоуверенной походкой молодая, шикарно одетая барыня, на вид лет двадцати пяти, с вызывающе-пикантным личиком, на вздернутом носике которого крепко сидело золотое пенсне, придавая ему еще более дерзкое, даже нахальное выражение; из-под фетровой белой шляпы с громадным черным пером и широчайшими полями, сидевшей на затылке, выбивалась на лоб масса мелких буклей темно-каштановых волос. В общем, прибывшая, со стройной, умеренно полной фигурой, красиво затянутой в черное бархатное платье, маленькими ручками в черных перчатках и миниатюрными ножками, обутыми в изящные ботинки, обладала всецело той возбуждающей, животной красотой, которая так нравится уже пожившим мужчинам.
– Честь имею представиться, Лариса Алексеевна Щепетович, - прямо подошла она к вставшему при ее входе с дивана Владимиру Николаевичу и подала ему руку.
Тот окинул ее жадно-сладострастным взглядом.
– Извините пожалуйста, что я, не имея чести знать вас, так настаивала, чтобы вы меня приняли, - продолжала гостья, грациозно кланяясь Шмелю.
– Ах, помилуйте, очень рад, - продолжал Владимир Николаевич крепко пожимая ее маленькую ручку, которую она не отнимала, - меня только извините, что принимаю вас в таком костюме.
Он указал глазами на халат.
Борис Александрович, раскланявшись с прибывшей, с лукавою усмешкою поглядывал на видимо растаявшего Бежецкого.
– Садитесь, пожалуйста, - продолжал между тем тот, подвигая кресло к преддиванному столу и усаживаясь на другое, стоявшее vis a-vis.
Лариса Алексеевна грациозно опустилась в кресло, умышленно выставив свою крошечную ножку.
Владимир Николаевич впился в нее глазами.
– Вы курите?
– вынул он из кармана портсигар и подал ей, - мне позволите?
– Merci, я курю, пожалуйста, не стесняйтесь… - игриво отвечала она, взяв папироску.
Бежецкий засуетился, зажигая спичку и подавая ей. Лариса Алексеевна поблагодарила, грациозно склонив голову, и закурила.
Владимир Николаевич продолжал смотреть на нее влюбленными глазами.
Она, заметив, что ею любуются, кокетливо опустила глазки.
Молчание длилось несколько минут.
– Так чем же я могу вам, Лариса Алексеевна, служить? Что доставило мне счастие видеть вас у себя? Очень буду рад, если только мне удастся угодить вам, - начал он, растягивая слова и продолжая пожирать ее глазами.