Счастье первой тропы
Шрифт:
— Объем большой, трудозатраты маленькие. В графике это есть.
— Откуда есть? — и тут Григорий начал вспоминать. — Ну да, есть, но там же им отведено всего несколько процентов.
— А план мне надо выполнять? Вот я и делаю через день по две панели и каждый день по двадцать восемь плит. График по валу перевыполняю. Это же заказ совнархоза — для автострады. У меня тут второй график.
— Кем же он утвержден? Где он?!
— Начальником цеха утвержден.
— Какой второй график? Мы сорвем пуск электролизного цеха. Ты соображаешь или нет, что ты делаешь?
— Мне приказывают.
— А
— Что это вы? — спросил подошедший к ним старичок.
В шапке, забрызганной известкой, он был точно гриб-мухомор.
— Младенский! Ну Младенский! Ты здесь! — никак не мог сдержаться и все старался не выругаться Григорий. — Ну и шкура ты! Второй график откуда?
— Ну, закури, Григорий Николаевич, ну, закури! — старичок выгреб из бокового кармана телогрейки пачку папирос, раскрыл ее. — «Гвардейские»!
— Я тебе закурю, ты не виляй! Я тебя знаю. Диву даюсь, как ты сюда попал. Кто дал право на двойные графики?
Пачка папирос захлопнулась. Младенский забыл опустить ее в карман:
— Главный инженер Буранов, директор товарищ Серафим Иннокентьевич Дворин приказали. Они велели. А я что? Я всего лишь старший мастер.
Григорий готов был ударить и Младенского и Глеба, но больше всех он «впаял бы» себе. Он поспешно отвернулся и вышел. «Сам, сам я шляпа! Куда смотрел? Времени не хватает. А теперь до чего докатились! Как этот мухомор несчастный сюда пробрался?»
Он вышел из цеха на мороз, вспоминая, как Младенский любил «обмыть» получку новичка, приписать и поделить приписанное. «Миримся, миримся, а потом отзывается это! А хорош Серафим Иннокентьевич! Кого подобрал! Нет, тут, видно, здорово мы увязли!»
К Григорию спешила Люда.
— Замаскировано тут с машинами тонко. Только мне по секрету все открыли и даже график выписали.
Весь измазанный машинным маслом и копотью, подошел Клим.
— Слышь, Клим, — продолжала Люда, — из затребованных пяти машин Дворин ежедневно отправлял... Ежедневно — слышите, ребята? — ежедневно отправлял три машины с грузами в совхоз и другим заказчикам. Вот за два месяца путевки.
— А главная жалоба у Дворина на транспорт! — вспылил Клим. — Намылить ему шею за этот обман!
— Погоди, — вразумил Григорий. — Мы решили разобраться с железобетоном, с ним и будем разбираться. А о транспорте, об этих махинациях, пока промолчим. Есть же у него совесть. Он сам должен на парткоме признаться. И нам важно не утопить Дворина, а помочь ему выправить дело.
...Шли дни. Работа комиссии завершалась. Но встретиться с Двориным так и не удалось: все некогда ему. Несколько раз приглашали его, собирались, ждали. Ничего не скрывали и от секретаря партийной организации завода ЖБИ Ползунова. Тот кивал, соглашался с ними, а потом шел к Дворину и рассказывал тому новости. Дворин отмахивался:
— Чепуха! Повозятся, запутаются. Ничего не изменится. Комиссии приходят и уходят, а железный бетон остается. А ты не соглашайся с ними.
— Напрасно вы так обо мне думаете, Серафим Иннокентьевич! Не соглашаюсь и не соглашусь! А все-таки, Серафим Иннокентьевич, может, перед парткомом встретиться бы вам с ними?
— С этими сопляками? Нет мне времени с ними «гули, мои гули» распевать.
Комиссия,
Когда Дворина перед парткомом начали знакомить с некоторыми документами комиссии, он их недосмотрел:
— Почему со мной не согласовали?
— Так вас приглашали, просили, ждали.
— Ладно! Партком разберется.
На заседании комитета Юрий поддержал Григория: о транспорте пока не говорить.
— Но, зная Дворина, — добавил Юрий, — думаю все же, что он не признается. Однако очень хочу ошибиться.
...Парткабинет был заполнен до отказа. Партийный и комсомольский актив, лучшие производственники, представители постройкома.
Дворин встал одетый в черный костюм с галстуком, в накрахмаленной рубашке с пронзительно белым отутюженным воротничком, снисходительно повел взглядом по рядам, четко и бодро доложил о положении дел на своем заводе.
— План перевыполняется, — сказал он в заключение, — хотя завод постоянно испытывает нужду во многом. Конкретно скажет об этом главный инженер Буранов.
Тот, как и директор, упомянул о перевыполнении плана и заметил:
— Правильно сказал товарищ Дворин: нет многого. Не хватает цемента, недодали его, не хватает арматуры. Плохо, очень плохо с автотранспортом.
При последних словах главного инженера Люда сунула руку в карман и зашелестела бумажками с подсчетами. Теми самыми бумажками, на которых было записано, куда уходили машины. Люда едва не вытащила эти бумажки, чтобы уличить главного инженера. Но перехватила взгляд Григория.
Давая Люде взглядом понять, чтобы она молчала, Григорий встал, вынул из папки пачку подсчетов, документов, выписок, накладных.
Дворин насмешливо прищурился: «Давай, давай критикни!»
— Многое, о чем я вам расскажу сейчас, знает товарищ Ползунов. Но, видимо, должность старшего инженера, на которую он ни по опыту своему, ни по образованию не имеет права, ему дороже, истины, хотя от этой истины зависит пуск алюминиевого завода. А ради этого завода сюда приехали десятки, сотни, тысячи людей. Они оторвались от своих родных мест, они обживают этот край не для того, чтобы их здесь водили за нос. И со мною сейчас выступают все те, кто работает на стройке, и если я буду слишком резок, мне это простят, а если я заслужу, то пусть меня обвинят хотя бы в одном слове лжи. Со мною выступают и те, кто сейчас в цехах. От их имени говорю.
— Ты демагогию не разводи! — одернул его Дворин. — Ты без увертюр, ты начинай оперу.
Григорий расстегнул воротник. Рука не слушалась, ток тревоги пронизывал все тело, слова прилипали к гортани.
— Я буду говорить конкретно! — и он умолк, беспомощно взглянув на своих товарищей. Взгляд метнулся к Люде. В ее расширенных страхом и растерянностью глазах он увидел себя, свое состояние. Руки отодвинули графин и стакан.
— Я буду говорить конкретно!
— Да что ты буксуешь! — съязвил Дворин и, взяв стакан, поднес его к уху, как телефонную трубку. Потом спохватился и поставил стакан на место. Это нелепое движение подействовало на Григория успокаивающе.