Счастье само не приходит
Шрифт:
— Подсчитывала. В три раза больше, чем отпускная цена.
— Втрое больше? Да, так и следовало ожидать, работаем вручную. — Григоренко задумался. — Надо быстрее новый карьер открывать. В этом — гранит весь в микротрещинах от взрывов.
— У нас есть такой карьер, — сказала Люба.— Здесь неподалеку. Говорят, там до войны вручную гранит добывали, плиты для памятников тесали. Только теперь он отсевом и грунтом засыпан.
— Вы про этот карьер слышали или сами его видели?
— Видела. Когда была маленькой, мы там с ребятами карасей ловили.
—
— Вы же не спрашивали...
— Ну хорошо, об этом поговорим потом. А сейчас прошу подготовить мне материалы для доклада начальнику главка.
Всю ночь бушевала метель. Казалось, снежной кутерьме не будет конца. Но к утру ветер растрепал тучи и успокоился. Солнечные лучи изрубили на рассвете остатки туч, коснулись снега и заискрились на нем. Загляденье! Ростислав Лисяк остановился и любуется.
За спиной взвизгнули тормоза.
— Чего рот разинул? — крикнул кто-то.
«Так можно и под машину попасть, — подумал Ростислав.— Что это со мной?» Он повернул голову. Сзади стоял новенький «ЗИЛ». Чужой. На комбинате «ЗИЛов» нет. Здесь в основном большие машины, тяжеловозы.
Водитель весь подался вперед, к смотровому стеклу. И вдруг распахнул дверцу:
— Ростислав!.. Ты?!
Лисяк с недоумением посмотрел на водителя. Самохвал!.. Было как-то непривычно видеть его за баранкой. Правда, Лисяк хорошо помнит его «философию» — настоящий человек должен брать от жизни все...
— Не узнаешь? — Самохвал выскочил из кабины. Подал руку.
Ростислав, конечно, его узнал. Да и как не узнать. Самохвал ушел с комбината всего полгода назад.
— Вот, новенькую получил. Как видишь, переквалифицировался: колеса крутятся — деньжата водятся. И как это я тебя раньше не встречал? Я уже месяц на машине.
— К нам зачем прикатил?
— Гранотсева нагрузить. По наряду коммунхоза. Дорогу посыпать надо.
Самохвал полез в карман, достал пачку папирос, протянул ее Ростиславу. Они закурили.
— Где вкалываешь? В начальство еще не пробился? — оскалил зубы Самохвал.
— Нет, а работаю я на строительстве.
— Что, другой работы не нашлось? Переходи к нам, на Нефтехимстрой.
— Мне и здесь неплохо.
— Ну, будь здоров и не кашляй. Я поехал.
Самохвал плюнул на окурок и забрался в кабину.
«Странно, рабочий день еще не начался, а его уже пропустили, — подумал Ростислав. — Это, наверное, потому что раньше работал на комбинате».
Лисяку с пригорка все видно. Вот Самохвал подъехал под бункер, вылез, нажал кнопку. Но что же он так мало грузит? Да и ехал вроде не от проходной, а от дизельной. Нет, тут что-то не так!
Когда Самохвал ехал обратно, Лисяк вышел на дорогу, поднял руку.
— Послушай, присыпь здесь. Понимаешь, подъем тут, машины буксуют.
— Не могу, времени нет.
— Да на это минут пять уйдет, не больше.
— Что у вас, своих машин нет, дорогу посыпать? — обозлился
— Давай, давай, сыпь!.. — повысил голос Лисяк.
Самохвал рывком нажал на рычаг. Кузов стал подниматься, и вместе с гранотсевом на дорогу соскользнули два рулона металлической сетки.
— На, подавись!.. — процедил сквозь зубы Самохвал, затем резко развернулся и поехал снова под бункер — загружаться.
Зазвенел звонок. Оксана Васильевна подошла к телефону.
— Ну что, муженек твой теперь Любашу в Москву вызвал, — услышала она чей-то ехидный женский голос.— Хи-хи!..
— Кто это?!
Но в ответ лишь частые гудки. Трубку положили...
В груди Оксаны словно что-то оборвалось.
«Когда она уехала? Когда? Если сегодня, то Сергей уже домой возвращается. Он так и сказал вчера по телефону: «Выезжаю завтра».
Звонок не давал Оксане Васильевне покоя. Она, конечно, понимала, что звонила недоброжелательница, но острая боль не оставляла ее сердца. «Зачем он вызвал Любу в Москву? А может, та сама напросилась? Что, если Сергей не приедет ни завтра, ни послезавтра? — Она представила их там вместе. — Вот взять бы сейчас да и поехать туда. Зачем? Проверить!.. Фу, что за мысли! Мать ведь больна. Как можно бросить детей, больную свекровь. Да и что скажет Сергей? Что скажут люди? Люди и без того много болтают... Дать телеграмму, чтобы немедленно возвращался: мать, мол, в постели, больна... Ну, он поехал, — понятно, вызвали. А зачем в Москву ехать Любе? Зачем? Подумаешь, специалист! С грехом пополам диплом получила. Опыта никакого. Но он не кого-нибудь, ее назначил экономистом. Странно... А я-то, дуреха, радовалась, считала себя победительницей... Какой стыд, как теперь людям в глаза смотреть...»
Нервы Оксаны Васильевны были напряжены до предела. Раньше Григоренко казался ей защитником и опорой, умным, сильным. Теперь же...
«И ведь, уезжая, ни словом не обмолвился о Любе. Побоялся. Решил скрыть. Жена, дескать, на другом карьере работает, не дознается. Конечно, и не узнала бы, если б не звонок...»
Ей вдруг припомнилось, как на торжественном собрании, когда читали приказ о премиях и была названа фамилия Любы, Сергей Сергеевич весь как-то просиял и во взгляде его появилось даже нежное выражение. О, она, Оксана, не забудет того взгляда! Припомнилось ей и еще кое-что, чем она сможет упрекнуть его. «Нет, я ему прямо скажу: или — или...»
Оксана подошла к свекрови. Та не спала.
— Ложись, доченька, мне полегчало, — проговорила тихим голосом Елизавета Максимовна.
Если бы свекровь не болела, Оксана поделилась бы с нею своими мыслями. Но сейчас ее волновать нельзя.
«А может, я все это просто выдумала? Может, Сергей сейчас спит себе спокойно в доме на Калошином, а Люба еще только едет в поезде. И ничего, ровным счетом ничего не произошло. Да и сестра его сейчас в Москве... Ну, а если он в гостинице остановился?..»