Счастье в запретном
Шрифт:
И пусть со двора доносился запах свежей крови, мокрой шерсти. Пусть хозяин проходил в дом, из которого доносился запах жаренного мяса, топленого жира, что соскребли со шкуры. Зато в клетке всегда трава и вода, а рядом еще десяток родичей.
Завтра их расслабленному существованию должен прийти конец. Совет деревни приговорил их к смерти.
– Открывай клети.
Эстиний не видел тюрьмы, где содержались приговоренные. Зато услышал, как Назгал распутывает узлы на дверцах. Едва уловимый скрип, дверца откидывается в сторону. Обретенная свобода не прельщает
На ощупь Эстиний нашел запертую клетку, чудом справился с завязками. Веревка из конопляного волокна обхватывала два деревянных штырька – один на дверце, а другой на стене клети. Простой и дешевый способ закрыть клетку. Дневной свет облегчал работу пальцев.
Эстиний спас одного узника, затем другого. На его счету было трое обреченных, когда Назгал освободил десяток. Глупые твари скопились на полу, как меховые шарики. Приходилось ногой их подталкивать к выходу. А затем уже природное любопытство, еще не изжитое в мясных их тушках, заставляло животных бежать вперед.
На запах свежей зелени, под навес, под поленницу дров. А затем в леса, в поля, на встречу голодным лисам, цепким ястребиным когтям. Холоду ветров и всепроникающим лезвиям дождя.
Теплая шкура будет недолго их греть.
Эстиний и Назгал вышли из сеней, стояли на пороге. Куда делись животные, священник не видел. Знал, что все дороги мира открыты для них. Путь чуть длиннее того, что предсказали крестьяне на совете.
Но путь тот же.
Эстиний вздохнул.
– Вот.
– Чего? – Назгал скосил глаза на него.
Не сказать, что он хотел слышать то, что услышит. Болтовня священника раздражала. Слишком заумная, тяжелая. Нельзя ли говорить просто. По существу.
– Они свободны. Вольны бежать в поля. Они обречены. Ужасная смерть, – вздохнул Эстиний. – И так же они, – он кивнул головой в сторону дома, – Я обрек их на смерть. Не в тебе дело. Не ты, так другое. Я проклял их, когда пришел к ним. И знаешь что? Я не раскаиваюсь.
Назгал ничего не отвечал, закусил губу, чтобы не застонать. Как хорошо было с Бордом. Вот тот не жевал сопли, не копался в себе, как старуха в ветхой мошне. Вояка умен, хитер, понабрался всякого в этом глупом мире. Но Борд не жрал плода мудрости, которым потчуют священников в столице. Или где там учился этот головастый. Борд – мудрец, каких поискать.
Потому что он соблюдает меру.
– Идем, – Назгал взял священника под локоть. – Тебе пятки пора бы погреть. Есть в храме топливо, вода? Погреть в кадке, чтобы ты ожил.
Скорее уж это заставит беднягу дрожать от холода. Сейчас-то он не чувствует как замерз. Сон утягивает его сознание в пропасть, за которой бесконечное ничто. Отогревшись, священник будет страдать.
Сейчас это лучше, чем смерть.
Отпускать его в небытие Назгал не спешил. Пусть исполнит предназначение и идет куда пожелает. Оборвать нить жизни никогда не поздно.
Собственный быт Эстиний наладить не мог. Назгал в этом убедился, пока искал все необходимое. Дрова хранились рядом с боковой дверцей, но навес прогнил, топливо было мокрым. Назгал выбрал из поленицы чурбаки посуше, наколол на мелкие щепки и отнес в каморку.
Дшина все еще спала. Шум ее не беспокоил. Но вскоре она проснется, почувствовав обжигающие объятия тепла.
Еще сложнее найти подходящий сосуд. Назгал обошел весь храм, взгляд его то и дело падал на священную чашу. Не брал он ее только по причине малого объема. Все это время в каморке раздавались удары камня о камень. Эстиний пытался разжечь огонь. Все-таки он не собирается просто сидеть и ждать, пока о нем позаботятся.
Вместе им удалось разжечь огонь, вскипятить в худом чугунке воду. Назгал перелил кипяток в кадку, разбавил на треть и подтолкнул Эстинию. Тот сразу сунул ноги в воду и задрожал. Тепло обожгло грязные ноги, начало растворять коричневую броню, прилипшую к коже.
– Обретение воли, – заговорил Эстиний, – процесс сложный. Мы наделены свободой воли, что является первейшим нашим даром…
Назгал не слушал его, воспользовался щеткой, чтобы отмыть пятки священника. Делал он это не из почтения, а только для пользы дела. Оставив все, как есть, Назгал рисковал потерять полезного помощника.
От тепла проснулась Дшина, села на кровати и некоторое время смотрела на мужчин. Помочь она не предлагала, только смотрела и гоняла мысли в голове. В каморке наконец-то стало уютно. Девушка жалела только о том, что этот уют временный.
Она может перечислить десяток дней, когда подобное чувство обволакивало ее. Эти воспоминания ценны, всегда придавали ей сил. Помогали выстоять. Ведь у нее больше ничего не было. А за этими мгновениями тепла и комфорта обязательно следовала великая троица – голод, холод, унижение.
Так что и это мгновение пролетит, оставив после себя кислый привкус во рту.
Дшина поднялась и вышла. Эстиний проводил ее вопросом, но не получил ответа.
Все это время священник болтал, развивая мысль о свободе воли. Как человек, идущий по брошенным на землю нитям, волен выбирать из данных вариантов. Выбор, впрочем, ограничен болью и еще большей болью. Человек выбирает между плохим и худшим. Потому судьба его предрешена, а свобода воли – вещь умозрительная.
Назгал бы понял о чем говорит Эстиний, мог бы прислушаться к его словам. Вкусить меда мудрости. Меньшую его частицу – большего Эстиний не сумел вывезти из столицы.
Речь умника сбивалась дрожащим дыханием, подрублена выстуженным телом. Назгал слышал только несвязное бормотание, не понимал ничего. Да не хотел понимать. Разобрав, о чем говорит священник, Назгал только закатил бы глаза.
Сейчас он больше вспоминал о Борде. Старому воину не приходилось отмывать пятки. Не потому что он предпочитал ходить с грязными ногами. Просто воин мог о себе позаботиться.
Такие мысли слишком сложные для Назгала, потому он не стал на них концентрироваться. Из-за общения с Эстинием он начал слишком много думать, а это никогда не приносит пользы.