Счастье в запретном
Шрифт:
Возможно, Эстиний не случайно добивался подобного. Ведь путь пророка всегда заканчивается. Всегда льется кровь.
– Какие-то у него странные, – Назгал покрутил рукой возле головы.
Дшине не до того. Ее лицо заострилось, лицо окаменело, губы растянуты в напряженной улыбке.
Все еще переживает предательство, понял Назгал. Пожал плечами. А чего она, собственно, ожидала? Ее судьба предрешена еще в момент рождения. То, что девочку не унесли в лес – чудо. Смерть изначально обратила на нее внимание.
Оставив гостей в каморке, Эстиний вышел к общинникам.
А вот работа голосом, умелый подбор слов – вполне можно. Хотя это такие же ораторские штучки.
К чести Эстиния, он никогда не работал, предварительно сготовив речь.
Подобным блюдом не накормить искушенную публику. А на простых крестьян это действовало подобно молоту.
После положенных приветствий Эстиний, воздев руки, начал сокрушаться о слабости человека. Он не пытался застыдить крестьян, что боролись с демонами, используя черные ритуалы. Те самые, что достались им в наследство от темных предков.
Как жили в темноте, так в ней помрут. Такова судьба.
Но все можно изменить. Нити предопределенности не обрезать, но можно вплести в узор нечто новое.
Глядя на серые лица, Эстиний счёл их всех обреченными. Так чего беречь этот материал. Появление странного гостя лишь подтолкнуло его к решительным действиям.
Он говорил и говорил, что человек слаб. Всякий знает о таком. Человек слаб и беззащитен. Смерти они все посвящены. И она не спросит у человека, когда явиться. С этим необходимо смириться, принять правду.
Не стоит печалиться, ведь не боль и унижения приносит смерть, а освобождение.
– Но! – Эстиний отбросил длинные широкие рукава, обнажая тощий палец, воздетый к потолку. – Стремиться к забвению нельзя! А почему нельзя, можете вы спросить меня? Но вы не спросите! – обличал он. – Вы не в состоянии спросить! Катаракта тьмы на ваших глазах. Не готовы вы очистить грязь с лица и взглянуть на правду.
– Так что нам делать, отче? – пискнул некто в толпе.
– Для начала, не говорить из пустоты, словно одинокий глас. Выйди! Выйди на свет. Правда не потерпит блужданий во тьме!
Из толпы пробилась женщина, что удивило всех. Робко она прокралась между рядами собравшихся, но взойти на возвышение не осмелилась.
– Сюда! – палец священника пронзил воздух.
Женщина встала подле Эстиния.
– Ты, дочь Ташинки, старого бойца, нашедшего покой в чужих землях. Все тебя знают, я тебя знаю. То лишь поверхностное, как пыль принесенная ветром. Что в душе у тебя, о чем думаешь?
– Я боюсь! – вырвалось у женщины, она прижала руку к губам.
Эстинию не составило труда выудить правду. Чего же на самом деле боится женщина, а значит и ее соседи. Боялась она не вечных мук в болотном царстве Вечного врага. Боялась не вырвавшихся на волю демонов, пожирающих сынов и дочерей человека.
Ее страх обыденный: голод, холод, болезнь.
Народ вокруг зашептался. Ужасы демона-утопленника отступили. Он пришел, нагадил, ушел. Словно снег, который теперь нужно отгребать от калитки.
У каждого общинника вшит страх. В погребах уже не так много тяжелых кувшинов, горшков. Зерно начало преть. На излете зима плюнула в лицо человеку, принеся влажную и теплую погоду.
Холод мог сберечь припасы, семя нового урожая.
– Вот что вас страшит, – Эстиний посмотрел каждому, буквально каждому в глаза. – Не чужак и его козни. Вот правда, от которой вы скрываетесь.
– Так что нам делать? – повторила вопрос женщина.
Робость осталась там, в толпе. Здесь на возвышении она обрела смелость. Выпрямила спину, убрала руки с живота и в открытую смотрела на сухого священника, не отводила взгляд.
И пусть эта смелость заемная, Эстиний оценил метаморфозу.
– Ваш долг – отказаться от навязанной лжи. Что это за ложь, что за темное искусство оплело ваши души. Вы отдали урожай, лучшую его часть, сами же поставили себя на грань голода.
Народ зароптал. Они не гневались на говорящего такое. Сами не стеснялись плеваться, когда сдавали трудом добытое.
– Вы кормите меня, осыпаете излишествами, – продолжал Эстиний. – В отличие от иных людей, происходящих из моего круга, моему телу без надобности подобное. Съеденное не останется на моих костях. И я говорю не о смерти, что сорвет жалкие обноски с костей моих. Я не обрасту жиром, пиво не затмит мой разум, и тысячи рубах не согреют меня!
Я могу говорить откровенно, ведь смертен, как вы все. Страха я лишился давно, еще до того, как приблудился у вашего порога. Еще до того, как с моих перстов сорвали злато и серебро, как лишил смарагдов и рубинов. Мой страх не мушка в янтаре, что я носил на шейном подвесе. Этот страх не скован моей плотью. Я вас призываю избавиться от страха. Отворить душу правде, ступить на путь просвещения.
Буду ли я вашим проводником или иной, покажет время. Все зависит от вас, – он вскинул руку, указывая на дверь. – Теперь идите. Обдумайте ответ. Сейчас вы не готовы его дать. Все – прочь!
Эстиний закончил речь, подтолкнул женщину к выходу с возвышения. Оставил ей в дар клочок смелости, доставшийся в награду за откровенность.
Хлесткий приказ священника заставил всех покинуть храм. Оказавшись в лапах замерзающего вечера, люди начали остужаться. Возбуждение спадало, сменяясь странным чувством. Они не находили ему названия, не могли сковать рамками понимания. Люди не расходились, перемешивались, обсуждая услышанное и зароненное в их души.
Эстиний закрыл дверь. Демонстративно ударил железным засовом. Пусть знают – сейчас не время.
– О чем таком ты говорил? – спросил Назгал.
Одинокий голос среди пустого храма. Назгала не беспокоило, что его услышат.
Эстиний повернулся, увидел сидящего голым задом на алтаре гостя. В иное время он бы отхлестал по щекам наглеца, а сейчас? Эстиний задумал о том, что видит и чего не видит. Ведь невозможно обратить взгляд в себя.
– Я подготавливал их, – вместо этого ответил он на вопрос.