Счастье в запретном
Шрифт:
Простая радость от осознания своей проделки. Такого Эстиний не ощущал давно. Наверное с самого детства. Он хотел поблагодарить великого гостя за подаренное ему чувство.
– Чего там? – сходу спросил Назгал.
Словно угадал мысли священника и не дал ему совершить ошибку. Назгал знал, что происходит в деревне. Захоти он, смог бы описать всю цепь событий, толчком к которым стал.
– Нашли пустые клети. Обсуждают. Боятся подойти ближе, – рассказывал Эстиний.
Отец Дшины бегает по двору, жена и дети стенают. Простоволосая жена корчится
Не для иных врагов предназначено оружие.
Муж уже понял, от ограды его отгоняют. Жена слишком убита горем. Хотя на что она рассчитывала, если кролов уже приговорили. Дети просто рыдают, скорее от холода и непонимания.
– Это хорошо, – вздохнула Дшина.
Священник замолчал, перевел на нее взгляд.
– Они забыли о прошлом горе. Разве это не благо?
По ее улыбке становилось понятно, что эти слова порождены страшной злобой, жабой проникшей ей в грудь.
Взяв пример с наставника, Дшина не собиралась уродовать себя жестоким тряпьем. К холоду она еще не приобрела толерантности: поджимала пальцы, стоя на ледяном полу. Волоски стояли дыбом, пытаясь защитить бледную кожу от неласковых касаний ветра.
– Вернись в помещение, – посоветовал Эстиний.
– Пшел сам туда!
Не собиралась она позволять кому-то приказывать. Прошли те времена. Умерли вместе с ней.
Эстиний только пытался проявить заботу. Разве возможно выразить то, что крутится в голове. Слова обречены остаться непонятыми, заключенными в костяную оболочку одиночества.
– Отстань от нее, – встрял Назгал.
Ему достался дар понимания. Невыразимое чувство, сродни сопереживанию. Назгал сел на холодный пол, на что его тело никак не прореагировало. Некоторые его части вообще показывали удивительную бесчувственность к происходящему вокруг. Раньше Эстиний не понимал почему, а теперь разглядел причину.
К счастью для себя, он не стал задавать вопросов. У него уже имелся ответ. Не такой, какой дал бы Назгал, но Эстиний повидал всякое. Порой его глазам представлялись свидетельства в виде букв, перенесенных чернилами на кожаную страницу.
В житиях описывалось всякое. Из религиозных чувств люди творят невозможное. Самоистязание – не самое худшее.
Закрыв уши, Дшина выбежала из храма. Боялась, что ее остановят силой. Не физической, но словесной. Эти двое обладали могуществом, оружием тонким и бьющим в самое сердце. Порой оружие слова бесполезно, слишком медлительно. И таких ситуаций достаточно.
Физическая сила эффективнее и действует сразу.
– Она хочет вернуться к отцу? – спросил Эстиний. – Это убьет ее.
– С чего ты такое решил?
– Горе от потери дочери, горе от потери средств к существованию. Она устранит одну из бед, вернувшись.
– Да, конечно. А что последует дальше? Дшина не такая глупая, как тебе кажется.
Назгал не договорил, что жизнь заставила ее быстро учиться. Всего три дня, зато какой прогресс. Она могла бы десять лет идти к пониманию истины, но обрела бы ее только в бане, когда ее будет добивать родильная горячка. Слишком поздно.
Сам Назгал прошел через эту метаморфозу. Не зло, не демоны его погубили. Это истина.
– Что ты имеешь в виду? – прищурился Эстиний.
– Разве не понял? Твое доброе стадо сейчас сожжет дом ее отца. Вместе с ними. Дшина не собирается всходить на костер. Нить ее судьбы уже другая, из пучка вытянули.
– Сожгут?
Вопрос или утверждение. Назгал понимал, что его собеседник просто не желает отворять взгляд истины. Сейчас он прикрывается непониманием. Хотя увидев собравшихся вокруг проклятого двора, все знал.
Не сложно просчитать эмоции, от которых возгорится безумная идея.
На память крестьянам придут все претензии, что они высказывали раньше. Что хозяйство это процветало, когда другие голодают. Что кролики жирные, шкурки хорошие, мясо почти без червей. Тушки и шкурки всегда покупают. Не бывало случаев, когда от них отказывались.
Зажиточный крестьянин всегда приковывает завистливые взгляды. Почему-то эти взгляды не ухудшают жизни крестьянина. Словно порча стекает с него, подобно дождевым каплям.
А это говорит о том, что человек заключил союз с силами намного более могущественными.
Почему-то в сознании крестьян не возникает мысль, что это может быть благословением Хранителя. Не всегда ж он испытывает смертных, может побаловать. Или нет?
Назгал видел, как стрелы мыслей пронзают сознание Эстиния. По его лицу легко читать. Не удивительно, что его задвинули в такой глухой угол. Могли бы сослать далеко на север, в болота, в деревушку наподобие Имирта.
Мысль породила заключение, Эстиний бросился к выходу.
Назгал вздохнул, поднялся. В каморке священника нашел хламиду, накинул ее на плечи. Не для защиты от холода. Человек придумал тряпки, чтобы защищаться от взглядов.
Человек боялся взгляда не чужаков, а своих соседей, родичей – существ худших, чем все выдуманные твари извне.
Уйти далеко Эстиний не смог. Бессонная ночь, тягостные размышления. К тому же – он болеет. Назгал догнал священника через полсотни шагов от храма. Схватив его за рясу, заставил остановиться.
Эстиний даже не узнал гостя. Не привык видеть его в одежде.
– Стой! – приказал Назгал.
Телом мальчишка, но сосуд наполнен странным веществом.
Эстиний остановился. Принялся объяснять, возражать. Слова так и сыпались из него, как с неба тающие снежинки. Достигая ушей Назгала, они теряли форму, прочность и колкость.
– Твои действия вредны, – отмел Назгал все возражения.
Он отпустил рясу священника, но тот больше не пытался бежать.
– Мы должны им…
– Ничего мы им не должны. А знаешь, почему?
– Потому что кровные узы, – ответил священник сквозь зубы.