Счастье взаимной любви
Шрифт:
— Главное в партизанщине, голуба, это не оружие, не холод, пока в землянках сидишь, хотя это и страшно вспомнить, а отсутствие соли! Без соли — зарез! Никто этого не знает, но многие подвиги и нападения на фашистов совершались, чтоб эту соль добыть! Ясно тебе, голуба?
— Ясно, — ответила Аня, сообразив, что, наверное, по привычке военных лет он настолько круто пересолил гуляш, что его в рот было невозможно взять.
В комнате было не продохнуть, и Аня давно скинула платье, сидела в нижнем белье, на что Сухоруков, казалось, совершенно не реагировал.
— И ночью вдруг прибежала
Интересно, подумала Аня, борясь с застилающей глаза дремой, интересно — этими сказками все дело и ограничится, что ли? Лучше бы он отряд пионеров вызвал и воспитывал их на примере своей героической жизни, а она со своими услугами для него, видно, без надобности. Одинок «жирный кот», подумала Аня, один как перст.
— Ну, от полицаев оторвался и кое-как добежал до отряда. Доложил, как положено, обстановку, а тут меня и скрутило. Ух! Просто в штопор скрючило! Пятки к затылку будто приклеились, руки-ноги вывернуло, и четыре партизана меня разогнуть не могут! Ты ешь, голуба, ешь, я парную телятинку на Агенскалнском рынке для тебя специально подыскал: что-то ты больно тощая! За модой, за фигурой не гонись! Все мужики, в конце концов, любят пухленьких! Через месяц-другой ты себя не узнаешь, я тебя откормлю!
Ане хотелось сказать, что она ему не дочь и не внучка, чтоб он занимался ее диетой, но даже на такое ленивое замечание не было сил от истомившей все тело жары, от жирнейшего гуляша и пары стаканов сладкого вина «Черные глаза» — любимого пойла стюардесс и дешевых проституток, как однажды заметил Кир.
Дед с самого начала принялся выстраивать их отношения так, будто они родственники. Относился к ней как к внучке, и было непонятно, как он осуществит переход к половым утехам.
— Ладно, голуба… Валяюсь я, скрюченный, и никак не могут меня разогнуть. Правду сказать, на меня могли бы и плюнуть, и никто не озаботился бы узнать, подох я иль нет! Жизнь человека тогда ни хрена не стоила. Подох, и черт с тобой! Но я был важной фигурой — связник! Подходит особист в белом полушубке с автоматом ППШ, глядит на меня — а они, чекисты, все были хорошо обучены — и говорит, что надо меня посадить в бочку с горячей водой, а туда засыпать килограммов пять соли! А где ж ее, соль, взять? Но раз особист сказал «надо» — значит, надо.
— Ага, — вставила Аня, чтобы обозначить свое присутствие и обратить на себя внимание. Она надрывно охнула, потянулась, торчком выпятив грудь, но и это не подействовало на рассказчика.
— И пошли наши партизаны на операцию, напали на какой-то отряд фашистов, потеряли трех человек и приперли пять кило соли. Нагрели мне, значит, железную бочку воды, засыпали соль, и сижу я в этой бочке как король! А партизаны говорят: «Ты, Сухорукий, туда, в бочку, писай, если невмочь, только постарайся не какать!» И что ты думаешь, голуба?
— Что? Накакал?
— Да не в том дело! Распрямило меня и отпустило! Ух! Вылез из бочки здоровехонек! Я парень был сильный, здоровый! Но это не главное.
— Что главное?
— А то, что эту воду из-под меня потом по котелкам разобрали, супец в ней сварили и все с удовольствием кушали! Да… без соли человеку худо. Вялый ходит, небоеспособен… Ты спишь, что ли?
— Жарко тут у тебя, Дед.
— Ну ладно, тогда приступим к делу, а потом и соснем.
Он поднялся и мелкими шажками прошел за плюшевую темно-красную занавеску с помпончиками. Занавеска разделяла комнату надвое, Аня приметила, что в той половине стоял письменный стол, а около него — коричневый тяжеловесный сейф.
Дед покопался в столе и вернулся к Ане, придерживая в руках большую яркую коробку.
— Ознакомься со своими средствами производства! — захихикал Дед, и заплывшие жиром глазки его игриво блеснули.
Ничего не понимая, Аня открыла коробку. До нее даже не сразу дошло, что лежит в коробке. Потом сообразила, что старику привезли из-за границы (в СССР такой продукции не производили) полный набор искусственных половых органов, всех размеров и цветов, с насадками и прочими заменителями. В принципе, набор предназначался для любительниц онанизма, и, зачем он был нужен Деду, оставалось поначалу неясным.
— А… Зачем все это? — спросила Аня.
— Как зачем? Ты работай, а я посмотрю!
Она опешила.
— Получишь удовольствие от этого?
— Да уж не твое дело, голуба! Начинай!
— А сам… Если нормально попробовать? — окончательно просыпаясь, спросила Аня.
— Сам я давно ничего не могу! Но душа просит! Другие любят смотреть, как при них молодые парочки этим делом занимаются. Я таких заказывал, но это разврат и вовсе не интересно! Не могу я смотреть, когда мою женщину какой-то молодой подлец имеет, а я за свои же деньги в стороне как дурак сижу! А так мне — у-ух! Давай выберем тебе прибор — и начинай!
Он полез в коробку своими короткими пальцами, покрытыми короткими жесткими волосами, и принялся подбирать Ане «прибор».
— Ты, голуба, не сомневайся! Для тебя такая разнарядка даже лучше, чем живой кобель! Болезни никакой не схватишь, сама удовольствие получишь и старика порадуешь!.. Не-ет, этот слишком большой, не торопись! Вот этот огурчик в самый раз!
— Послушай, Дед! — разозлилась Аня. — Давай я что-нибудь нормальное сделаю! Придумаем что-нибудь!
— Не-ет, голуба, со мной уже ничего не сделаешь, а ты не трепыхайся! Я тебе за это деньги буду платить. Хорошие деньги. Автомобиля, дачи не купишь, но жить справно будешь. У-ух! Садись в кресло, раздвигай пошире ноги и начинай по-настоящему. А я помогу.
Что ему требовалось, Аня так и не поняла, уселась в кресло и без особого умения принялась за дело, к которому чувствовала бОльшее отвращение, чем к изображению страсти в общении с безобразными и немытыми партнерами.
Старик, вытаращив глаза и едва не тыкая ей между ног своим вислым носом, двигался, вздрагивал и чмокал губами.
— Вот так, вот так! Теперь покрути, покрути! Побыстрей, вот так!
— A-ай! — через минуту дернулась Аня, а Дед вовсе зашелся.
— У-у, хо-орошо! Давай теперь я тебе помогу, убери руки! У-уух…