Счастье жить вечно
Шрифт:
Валентин остановился рядом с дорогой и оглянулся.
Приближались маленькие щегольские санки, везла их красивая резвая лошадка. На облучке возвышался немецкий солдат. За ним, прикрыв ноги ковром, сидел офицер, прямой, как жердь, надменно выпятивший грудь. «Капитан», — определил Мальцев по погонам. Он невозмутимо всматривался в фашиста.
Санки поравнялись с пешеходом. Седок тронул кучера за плечо. Тот натянул поводья. Лошадь остановилась, нетерпеливо перебирая стройными ногами.
— Что есть это за деревня? — спросил офицер Валентина, не отвечая на его поклон, с трудом выговаривая русские слова.
— Эта деревня,
— О, как я рад, что встретил человека, хорошо знающего наш язык, — радостно воскликнул офицер. — Откуда?
— Я с малых лет мечтал уехать в Германию, покинуть Россию, большевиков. Моя мечта — свободно торговать и жить, как жили мои родители — фабриканты из Пскова. Мог ли я не изучать язык великой нации господ?
Валентин говорил быстро и горячо. Глаза его смотрели на капитана, выражая одну лишь беспредельную собачью преданность. Простодушия и искренности в голосе — хоть отбавляй! Не могло быть сомнений, что молодой человек только и ждал возможности поговорить с представителем расы всесильных завоевателей, излить ему душу. Фашист был покорен обликом этого юноши, так обрадованного встречей с ним — офицером непобедимой армии фюрера. Гитлеровец с видимым удовольствием воспринимал поток слов Валентина, становился все более расположенным к нему.
— Да, да, я вас понимаю, — самодовольно сказал капитан. — Мы скоро завоюем всю Россию. Ее не будет — навсегда! Это все вокруг будет Германией. Все, все! И ваш Псков, и Ленинград, и Москва. Вам никуда, совсем никуда не нужно будет больше ехать, чтобы попасть в великую германскую империю. — Он вскочил и вскинул вытянутую руку — Хайль Гитлер!
— Хайль Гитлер! — по всем правилам фашистского приветствия ответил Мальцев. Заметил, что это понравилось немецкому офицеру, выждал короткую паузу, не спуская преданно-учтивого взгляда с капитана. Не давая тому отвлечься и как бы завершая свое представление, Валентин продолжал, он не скупился на лесть: маслом каши не испортишь!
— Я здесь, господин капитан, по делам фирмы моего отца — фабриканта. Рад буду вам услужить. Может быть господину капитану великой германской армии незнакома дорога? Сочту за высокую честь и большое счастье показать ее. Вам кто нужен в Канторке? Эту деревню я хорошо знаю, тут у моего отца были богатые земли. Весь — к вашим услугам, капитан.
— Нет, нет, я поеду дальше. А вас, молодой человек, могу подвезти, — офицер подвинулся, приподнял ковер. — Пожалуйста, не стесняйтесь, садитесь.
Валентин и не думал стесняться. И не стал терять времени. Он тотчас же занял место рядом с фашистским офицером, по-приятельски ему улыбаясь.
Пока санки легко скользили по улице Канторки, Мальцев ни на миг не переставал любезно и оживленно разговаривать. При этом он краем глаз наблюдал, что происходит на улице, и с радостью отметил: цель достигнута! Двое вооруженных полицаев (не их ли он видел подле крайней избы, когда наблюдал из леса?) застыли в почтительном изумлении, пропуская мимо себя санки с немецким офицером и его другом. Из окон тоже выглядывали любопытные лица.
На другом конце деревни Валентин распрощался со своим неожиданным спутником.
Полицаи посторонились, угодливо уступая ему дорогу, и дружно козырнули. Кто его знает, что он за птица, раз на такой короткой ноге с самим немецким капитаном! Рукав не оборвется, если лишний раз отдашь честь…
Мальцев прошел мимо, небрежно помахав им рукой, затянутой в перчатку. «Спасибо тебе, Нина! Сколько труда потратила ты, чтобы из старых, дырявых, полусгнивших рукавиц смастерить перчатки, которые произвели сейчас такое выгодное впечатление», — подумал он.
Валентин дождался пока улица совсем опустела и остановился у той — самой крайней — избы, которую облюбовал себе, еще выходя из лесу. Несколько раз, с короткими интервалами ударил кулаком по обшитой войлоком двери. Каждый удар отдался в груди — сердце застучало быстро, тревожными рывками погнало кровь к вискам. Что там, за дверью, уготовано ему судьбой?
Припомнилась другая дверь и такой же его настойчивый стук, после которого долго не отворяли, и вдруг подкралось, защемило, засосало неизвестно откуда взявшееся желание: пусть бы вовсе никто не отозвался, уйти бы прочь от того неизвестного, опасного, что произойдет, если отзовутся и откроют… На лестничной площадке было — хоть глаза выколи — и, казалось, стены вот-вот сомкнутся, раздавят. И то, что ожидало за дверью, все более окрашивалось в черные тона.
Сейчас совсем другое дело, — старался Валентин успокоить себя. — Посмотри: морозный день на сельской улице, внешне далекой от войны, как небо от земли, — разве чета тревожной ночи прифронтового города, ночи, пронзенной сигнальной ракетой врага? Но мрак неизвестности, томительное ожидание затемняли свет солнца, и день этот становился подобным ночи, ушедшей в прошлое. Нет, он был куда тревожнее!
Легкие шаги и скрип половиц заставили Валентина вздрогнуть. По избе кто-то шел к двери. «Должно быть ребенок или женщина», — подумал разведчик и не ошибся.
— Входите быстрее, не напускайте холода, — послышался голос.
В приоткрытую дверь он увидел женщину, совсем еще молодую, но с лицом усталым, рано состарившимся. Ее большие глаза смотрели на него в упор, вопрошающе и с укором. На приветствие вошедшего она ответила коротким и холодным:
— Здравствуйте.
И все так же, не сделав ни шагу назад, в горницу, не меняя позы, полной достоинства и решимости, не смягчая выражения глаз, прямого и открытого, произнесла:
— Если погреться с мороза, пожалуйста. Только не обессудьте, у нас не согреешься, холодно. А продавать, господин хороший, нечего, все, что могли, давно на еду выменяли. И покупать не на что. Зря, выходит, время потеряете, шли бы сразу дальше.
От этих простых, отчужденных слов Валентину стало тепло и легко. Как бы ей сказать — до чего он рад? Рад ее неприветливости, неприкрытой враждебности, нет, не к нему — русскому человеку, советскому разведчику, а к тому, другому, которого он изображает и которого крестьянка, по всей вероятности, видела из своего окна, видела развалившимся в щегольских санках, рядом с фашистским офицером.
Мальцев не нашел нужных слов. Укрыв в тени просиявшее лицо, он схватил метлу, стоявшую в углу, у порога, нагнулся и стал тщательно счищать снег с валенок.