Счастливая жизнь для осиротевших носочков
Шрифт:
Да, потому что после неудачи со стимуляцией яичников я перенесла неудачную искусственную инсеминацию. Если бы ты знал, Брюс, перед каким количеством людей мне пришлось раздвинуть за последние несколько месяцев ноги, если бы знал, сколько всего пришлось в себя запихнуть, сколько таблеток, гормональных уколов… Я устаю при одной мысли. Но на этот раз все будет по-другому.
Сейчас я наблюдаюсь в частной клинике королевы Виктории. Моего гинеколога зовут Долорес. Учитывая, насколько близко она знакома с моим влагалищем, я позволяю себе называть ее по имени. У Долорес окруженные морщинками зеленые глаза с золотистыми крапинками и спокойная, терпеливая улыбка умудренной опытом бабушки, которая дает мне мужество продолжать наши встречи. При других обстоятельствах я
Быть может, к этому шагу меня подтолкнул успех Скарлетт. Да, Скарлетт официально записывает альбом. Мне мало что известно, но на днях она осторожно сказала: «Возможно, это станет началом моей карьеры». Я чувствую огромное облегчение: с меня словно свалился груз ответственности. Не исключено, что мозгоправ таки была права. Сейчас я испытываю такое же спокойствие, как тогда, когда впервые увидела выступление Скарлетт. Несмотря на то, что я всегда безмерно восхищалась своей сестренкой, у меня были периоды сомнений. Но если так подумать, те редкие моменты, когда я сомневалась в Скарлетт, всегда предшествовали ее оглушительному успеху. Помню, вскоре после того, как Скарлетт не смогла организовать в школе свой концерт, Эшли бросила:
– Мы все мечтаем стать актрисами или певицами, но в реальности это никому не удается. Лучше займись учебой, чтобы сдать экзамены и поступить в университет.
Скарлетт пожала плечами и засунула в рот сразу половину сэндвича.
– Некоторым удается, – ответила она с набитым ртом. – Но не тем, кто идет в университет и тратит время на изучение предметов, которые не ведут к мечте.
– Ты не боишься, что кончишь попрошайкой в нью-йоркском метро?
Скарлетт задумчиво склонила голову набок.
– Куда больше я боюсь сдаться и провести остаток жизни, задаваясь вопросом: «А вдруг бы у меня получилось?» Нет ничего хуже сожалений.
Моя сестра регулярно выслушивала нравоучительные речи от мамы и тех немногих учителей, которые еще надеялись «наставить ее на путь истинный», поэтому я уверена, что она хорошо подумала над этим вопросом. За гранжевым обликом, громким голосом, творческими причудами и непростым нравом скрывалась умная и организованная девушка. Когда Скарлетт заставляла меня вслух повторять экономику, которую я изучала в Университете Брауна, то порой понимала материал лучше, чем я, и потом объясняла мне. Не помню, чтобы Скарлетт принимала решения бездумно. Я по сей день уверена, что благодаря уму и упорству она смогла бы освоить любую профессию, если бы очень захотела.
Однако после слов Эшли в мою голову закрались сомнения. Я видела, что последние три или даже четыре года Скарлетт вкалывала как проклятая, но уже восемнадцать месяцев не могла организовать свое первое выступление. «Синий Феникс» оказался никому не нужен, к тому же Скарлетт недавно поссорилась с ударником, и он ушел из группы. Слишком много препятствий, слишком много трудностей. И потом, что Скарлетт знала о музыкальной индустрии? Я боялась, что она потерпит неудачу.
Об этом я переживала гораздо больше, чем о том, что однажды Скарлетт станет звездой и бросит меня. Я не спала ночами, потому что страх не давал мне уснуть. Думаю, я всегда чувствовала ответственность за счастье Скарлетт – возможно потому, что знала: я занимаю слишком много места в мамином сердце, отчего там не остается места для моей сестры.
Мне нужен был план Б. Мне нужно было альтернативное решение, которое позволит Скарлетт жить в доме на берегу океана, даже если она не станет певицей. Я понимала: мне придется много работать, чтобы зарабатывать много денег. Чтобы защитить сестру.
Раньше я планировала стать переводчицей, как мама. Я прекрасно говорила на двух языках и владела письменным французским – благодаря романам, которые на протяжении многих лет поглощала десятками. Моя любовь к Франции, ее литературе, истории и обычаям превращала уроки французского языка в сплошное удовольствие.
Впервые я оказалась у Эшли дома, когда мы вместе готовили презентацию по истории американских национальных парков. Эшли предложила мне остаться у нее с ночевкой и пригласила на традиционный пятничный ужин со своей семьей. Несмотря на нашу огромную разницу в социальном положении, родители Эшли, должно быть, сочли меня подходящей подругой для своей дочери (а может, их подкупило мое французское гражданство), потому что потом они не раз приглашали меня в гости. Я была польщена и осознавала, какая это высокая честь, тем более что Дакота ни разу не переступала порог дома Торнтонов (Скарлетт недавно сказала, что это потому, что родители Эшли – расисты; признаться, я никогда не думала о таком объяснении). Скарлетт пригласили только однажды. Я так и не знаю, почему.
Эшли жила в престижном районе Квинстауна, в большом доме, построенном в колониальном стиле. Прихожая там была больше всей нашей гостиной. У Эшли в комнате стояли телевизор, двуспальная кровать, покрытая розовым лоскутным покрывалом, и подушки в цветочек, а на стенах висели плакаты с Мэрайей Кэри и «Баффи – истребительница вампиров». На тринадцатый день рождения Эшли получила от родителей в подарок мобильный телефон размером с кирпич. Такими их тогда делали. Толку от него было немного, Эшли могла разве что позвонить на стационарный телефон, потому что мобильные тогда мало у кого встречались.
У Эшли были сестра Келли и брат Оливер. Келли была на двенадцать лет нас старше и работала в крупной косметической компании в Бостоне. Оливер был на десять лет старше, он тогда только-только закончил Университет Брауна в Провиденсе и, как отец, устроился на работу в небоскреб на Уолл-стрит. Он все время работал и в Квинстаун возвращался редко.
Ужин у Эшли дома произвел на меня большое впечатление, потому что уклад ее семьи кардинально отличался от нашего. Не столько из-за вкусной еды, подаваемой на лакированном столе в столовой, серебряных приборов или безупречно скроенного костюма, который носила мама Эшли, сколько из-за того, как члены этой семьи общались друг с другом. Отец Эшли, Ричард, был очень красивым и статным мужчиной, а седеющие виски придавали ему сходство с Джорджем Клуни. Я считала его кем-то вроде полубога, пока он не бросил жену ради девушки, которая была ровесницей его старшей дочери, и не уехал в Калифорнию. Теперь, когда он мой свекр, я восхищаюсь им значительно меньше, чем раньше. За последние годы Ричард Торнтон дважды сменил жену (последняя младше меня). Он истово поддерживает республиканцев, национальную стрелковую ассоциацию и право на ношение оружия. Тем не менее именно он тогда управлял беседой за столом, справедливо распределяя внимание между всеми членами семьи. Мы говорили о текущих событиях, о политике, каждый рассказывал о том, как прошел его день. Ричард никому не отдавал предпочтения и относился ко всем детям одинаково.
Родители Эшли вежливо расспрашивали меня о планах на будущее, о подработке на лето, о том, хочу ли я поступить в колледж, о моих увлечениях, о книгах, которые я читала… Мама не интересовалась этими темами, хоть и пыталась поддержать меня в учебе. Беспокоясь о будущем Скарлетт, я решила стать такой же богатой, как Ричард Торнтон. Мне было шестнадцать, когда на одном из пятничных семейных ужинов я спросила, кем он работает. После этого же ужина Оливер (он приехал на выходные) попросил у Эшли мой номер телефона. И хотя я была сосредоточена на своей цели, очаровательная улыбка и остроумие старшего брата Эшли не оставили меня полностью равнодушной.