Счастливая жизнь для осиротевших носочков

Варей Мари

Ярко светило солнце. Я не додумалась взять купальник и весь день сидела на выложенном камнем парапете, угрюмо наблюдая за тем, как купающиеся резвятся в сияющих волнах, а дети строят замки между разложенными на песке полосатыми полотенцами. Тогда я впервые почувствовала ностальгию по детству. Потому что поняла: Скарлетт скоро уйдет. Скоро она оставит меня. Я больше не сомневалась, что моей сестре, в отличие от меня, суждено стать звездой и что рядом с ней я буду актером второго плана, призванным подчеркнуть ее талант. До сих пор я никогда не задумывалась о том, что это значит, и поразилась очевидной мысли, которая пришла ко мне впервые: Скарлетт будет путешествовать по миру с гастролями,

а я останусь в Квинстауне. Она выйдет замуж за Лиама Галлахера и будет мелькать в телевизоре, а я выйду замуж за какого-нибудь парня по соседству, друга детства или школьного приятеля и, скорее всего, стану переводчиком, как мама. Мои дети будут ездить на том же желтом школьном автобусе в ту же школу, в которую ездила я. По воскресеньям я буду печь яблочный пирог, а главным развлечением моей семьи будет выбираться в гавань раз в месяц и съедать по роллу с омарами. Я вспомнила большой деревянный дом с башней и верандой, который Скарлетт нарисовала несколько лет назад, когда мы сидели в этом самом кафе. Правда ли она построит его, когда разбогатеет? Но зачем возвращаться сюда, когда можно жить в Нью-Йорке, Париже или Сиднее? Разве Скарлетт будет скучать по горячему шоколаду, который подают в «Пляжном кафе», если сможет выпить горячий шоколад в знаменитом «Кафе де ля Пэ» в Париже?

Я вернулась домой подавленная и обгоревшая. Скарлетт чуть не прыгала от радости: она выбрала для своей группы троих музыкантов – ударника, бас-гитариста и профессионального клавишника. Она даже придумала название: «Синий Феникс». Ее глаза блестели от возбуждения и энтузиазма, как и всегда, когда происходило что-то волнительное, а голос и каждый жест были пропитаны энергией. Музыка придавала Скарлетт харизму. Когда Скарлетт не играла и не разговаривала, то (несмотря на косметику, волосы, которые меняли цвет каждую неделю, и рваные нейлоновые колготки, выглядывающие из-под выцветших джинсовых шорт) выглядела довольно неприметно, к тому же сутулилась от постоянного сидения с гитарой. Но от музыки в глазах Скарлетт загорался свет, на лице появлялась улыбка, и моя сестренка преображалась как по мановению волшебной палочки: становилась пленительной, притягательной и затмевала всех вокруг.

– Представляешь? – спросила она вечером и упала на кровать, раскинув руки. – У меня будет своя группа! Как «Оазис».

Я сидела за столом и притворилась, что читаю учебник по французской грамматике. Скарлетт видела только мою спину.

– Почему ты молчишь? Разве ты не рада за меня?

– Конечно, рада.

Казалось, этих слов ей было достаточно. Она начала в мельчайших подробностях рассказывать о том, как прошли прослушивания. Она не спросила, что я сегодня делала, почему обгорела или почему ничего не отвечаю. А я не знала, как сказать, что очень рада за нее, но не могу не грустить о себе.

После рождения «Синего Феникса» оценки Скарлетт по большинству предметов резко упали с посредственных до удручающих. На второй год мою сестру не оставили только потому, что я делала за нее всю домашку, давала ей списывать и читать мои конспекты, что она всегда делала с большим старанием. Скарлетт вообще была довольно способной, причем, как ни удивительно, тяготела больше к естественным наукам, чем к той же литературе. Все, что приходилось зубрить наизусть, вызывало у моей сестры отторжение. А вот математика, по непонятным мне причинам, нравилась и давалась легко. По английскому Скарлетт была хуже всех в классе, а по истории и географии ее знания были до того плохими, что это даже впечатляло.

На третьем году обучения в средней школе Скарлетт решила устроить в спортзале концерт. По множеству причин – включая ее прогулы, наглость, плохие оценки – директор был категорически

против. Но моя сестренка не из тех, кого можно обескуражить отказом, поэтому в следующем учебном году она перешла в лобовую атаку. У директора уже дергался глаз, когда Скарлетт входила к нему в кабинет, что случалось по меньшей мере несколько раз в неделю – то из-за опоздания, то потому, что ее выгоняли из класса, то потому, что она хотела договориться о концерте. Все кончилось тем, что директор перестал пускать Скарлетт на порог.

В тот день она пришла домой жутко злая, швырнула рюкзак на пол и упала в кровать.

– Этот тупой директор говорит, что я надоела ему своими рассказами о музыке и концертах! Он строго-настрого запретил своей секретарше пускать меня в кабинет.

Я оторвалась от романа, который читала. Скарлетт напряженно думала, теребя прядь спутанных волос и нахмурив брови.

– Нужно придумать выход! Мы репетируем больше года! Если мы не будем выступать, то зачем все это?!

– Может, тебе стоит отказаться от идеи выступать в школе? Подожди год-два года и попробуй выступить где-нибудь еще, например, в колледже.

– Перестань, ты прекрасно знаешь, что я никогда не поступлю в колледж, – отрезала Скарлетт.

– Сама подумай: директор ненавидит тебя с шестого класса. Как ты собираешься заставить его передумать? На твоем месте я бы попробовала подстроиться под обстоятельства…

– Нет, когда чего-то хочешь, нужно бороться. Клянусь, я не сдамся, даже если на меня ополчится весь школьный совет.

Встретившись с ее печальным детским взглядом, я со вздохом закрыла книгу.

– Тогда, может, напишешь ему? Изложишь свои доводы в письменной форме? Когда ты говоришь, то порой бываешь слишком… резкой.

– Я не люблю писать, у меня ужасно получается. Это укрепит его во мнении поставить на мне крест.

– Если проблема только в этом, то я могу написать письмо вместо тебя.

Просветлев лицом, Скарлетт резко села. Одеяло у нее на кровати было сбито. В отличие от меня Скарлетт никогда не заправляла по утрам постель. По ее словам, это пустая трата времени, потому что вечером кровать все равно придется расправлять, чтобы лечь спать.

– О, это было бы здорово! Ты сделаешь это ради меня?

– Разве есть что-то, что я ради тебя не сделаю?

Скарлетт бросилась мне на шею и повалила на кровать.

– Спасибо, спасибо, спасибо! Не знаю, что бы я без тебя делала, моя Алиса!

Я потратила на письмо несколько часов. Написала о том, что этот концерт имеет для школы культурное значение, подчеркнула тот факт, что музыканты не требуют оплаты и что вся прибыль пойдет на благотворительность. Я также пообещала, что выбор песен будет предварительно утвержден администрацией (Скарлетт заставила меня полностью переписать письмо только для того, чтобы убрать этот абзац, поскольку он «противоречил принципу свободы творчества «Синего Феникса»). Потом она с энтузиазмом подписала окончательный вариант, сказав, что письмо идеально, а я – лучшая в мире сестра.

Через неделю я столкнулась с директором в коридоре.

– Алиса, ваше письмо было очень убедительным, – сказал он. – Теперь я понимаю, почему вы первая в своем классе по английскому.

– Какое письмо? – спросила я, краснея.

– Удивительно, – продолжил директор, не обращая внимания на мой вопрос, – что у такой серьезной и прилежной девушки, как вы, такая незрелая и вульгарная сестра.

После этих слов он неторопливо удалился, заложив руки за спину и, вероятно, думая, что сделал мне комплимент. Мне захотелось сорвать с его носа маленькие круглые очки в металлической оправе, которые всегда скользили по жирной, блестящей коже, и впиться пальцами ему в ноздри.