Счастливчики
Шрифт:
— Нет, доктор, не сюда, они — мимо.
— Жаль. Знаете ли, у меня была подружка — такая же. Очень похожа на нее.
— На ту, что в белом?
— Нет, в зеленом. Никогда не забуду… Впрочем, вам это неинтересно. Интересно? Тогда еще по пивку, все равно до собрания остается полчаса. Так вот, эта девушка была из знатной семьи и знала, что я женат. Короче говоря, она все равно бросилась в мои объятия. Какие ночи, друг мой, какие ночи…
— Никогда не сомневался в вашей Кама Сутре, — сказал Лопес. — Еще пива, Роберто.
— Видно, у сеньоров ужасная жажда, — сказал Роберто. — Наверно, от влажности. В газете написано.
— Раз в газете написано, значит, чистая правда, — сказал Лопес. — Я начинаю понимать, кто будет
— А почему недоверие? — спросил доктор Рестелли. — Эти слухи ни на чем не основаны. Вот увидите, отчалим точно, как обозначено на оборотной стороне билета. Лотерея имеет поручительство государства, это вам не какая-нибудь самодеятельная лотерейка. Билеты распространялись среди лучших, и даже странно предполагать возможность накладок.
— Я восхищаюсь вашей верой в бюрократический порядок, — сказал Лопес. — По-видимому, это коренится в упорядоченности вашей личности, скажем так. Я же, напротив, подобен турецкому сундуку, и у меня никогда нет никакой уверенности ни в чем. Нельзя сказать, что я не доверяю конкретно этой лотерее, но все-таки не раз задавался вопросом, не закончится ли все это как с «Хелрией».
— «Хелрия» — затея агентств, возможно, даже еврейских, — сказал доктор Рестелли. — Название-то какое, если вдуматься… Я не антисемит, подчеркиваю особо, но уже много лет замечаю, что повсюду просачивается эта нация, достойная похвал, если хотите, в других отношениях. Ваше здоровье.
— И ваше, — сказал Лопес, с трудом сдерживаясь, чтобы не рассмеяться. А маркиза на самом деле выйдет в пять? В дверь со стороны Авениды входили и выходили завсегдатаи. Лопес воспользовался, что собеседник задумался, по-видимому, над этнографическими проблемами, и огляделся вокруг. Почти все столики были заняты, но лишь за немногими царило настроение, выдававшее возможных участников предстоящего плавания. Стайка девушек столпилась у дверей, как обычно бестолково натыкаясь друг на дружку, смеясь и бросая взгляды на вероятных порицателей или поклонников. Вошла сеньора с целым выводком детишек и направилась в маленький зал со столиками, застеленными умиротворяющими скатерками, где другие матроны и мирные парочки поглощали прохладительные напитки или пирожные, словом, что-то вполне домашнее. Вошел парень (этот — да, наверняка) с очень хорошенькой девушкой (хорошо бы, и она — тоже) и сели рядом. Оба нервничали, но как ни старались смотреть друг на друга естественно, руки, крутившие бумажник или сигареты, выдавали их. А за стенами кафе Авенида буйствовала как обычно. Громко, вовсю мощь, рекламировали пятое издание чего-то, в рупор расхваливали что-то еще. Яростный летний свет заливал улицу в половине шестого вечера (в этот обманный час, как и многие другие, убежавшие вперед или оставшиеся позади), пахло бензином, раскаленным асфальтом, одеколоном и мокрыми опилками. Лопес еще раз подивился капризу Туристической лотереи, неразумно одарившей его. Только давняя привычка портеньо, жителя Буэнос-Айреса, — чтобы не сказать больше и не впасть в метафизику — позволяла счесть разумным разворачивавшийся вокруг спектакль, участником которого был и он. Самая хаотическая гипотеза хаоса — ничто в сравнении с этой суматошной сутолокой при тридцати трех градусах в тени, этим беспорядочным хождением туда-сюда, этим скоплением шляп и портфелей, охранников и газеты «Расой», автобусов и пива, — и все это одновременно, в единый краткий миг меняется и в новый краткий миг предстает уже в ином сочетании и обличье. Вот женщину в красной юбке и мужчину в клетчатом пиджаке, идущих навстречу друг другу, разделяют всего лишь две тротуарные плитки, и в этот же миг доктор Рестелли подносит ко рту свою пол-литровую кружку, а хорошенькая девушка (без сомнения, хорошенькая) вынимает красную губную помаду. И вот уже мужчинам женщина на тротуаре разминулись, кружка медленно опускается, а помада выписывает извечное слово. Так кому же, кому может показаться странной эта Лотерея?
— Два кофе, — попросил Лусио.
— И стакан воды, пожалуйста, — сказала Нора.
— К кофе всегда подают воду, — сказал Лусио.
— На самом деле.
— Только ты никогда ее не пьешь.
— Сегодня хочется пить.
— Да, здесь жарко, — сказал Лусио, меняя тон. Наклонился к ней над столом. — У тебя усталое лицо.
— Конечно, вещи укладывала, хлопоты…
— Хлопоты, какие могут быть хлопоты с вещами, — сказал Лусио.
— Да.
— Ты правда устала.
— Да.
— Сегодня ночью ты будешь спать хорошо.
— Надеюсь, — сказала Нора. Как всегда, он говорил самые невинные вещи тоном, который Нора уже научилась понимать. Возможно, и эту ночь она не будет спать хорошо, потому что это будет ее первая ночь с Лусио. Ее вторая первая ночь.
— Красуля, — сказал Лусио, гладя ее руку. — Красуля-кисуля.
Нора вспомнила отель «Бельграно», первую ночь с Лусио, но лучше бы не вспоминать, а забыть.
— Дурашка, — сказала Нора. Запасная губная помада, кажется, в несессере?
— Хороший кофе, — сказал Лусио. — Как думаешь, дома догадались? Мне-то что, но скандала не хочется.
— Мама думает, что я пошла в кино с Мучей.
— А завтра — скандал до небес.
— Завтра они уже ничего поделать не смогут, — сказала Нора. — Подумать только, недавно отмечали мой день рождения… Вся надежда — на папу. Папа не злой, но мама вертит им как хочет, и остальными — тоже.
— Все жарче становится тут, в помещении.
— Ты нервничаешь, — сказала Нора.
— Нет, просто хотелось бы наконец отчалить. Тебе не кажется странным, что нас заставили сначала прийти сюда? В порт, я думаю, повезут на автобусе.
— А кто же остальные? — сказала Нора. — Вон та сеньора в черном, как ты думаешь, тоже?
— Да нет, зачем этой сеньоре путешествовать? Скорее, вон те две, которые разговаривают за столиком.
— А должно быть гораздо больше, человек двадцать.
— Ты немножко бледная сегодня, — сказал Лусио.
— От жары.
— Хорошо хоть успеем отдохнуть до того, как нас начнет болтать, — сказал Лусио. — Я бы хотел, чтобы нам дали хороший номер.
— С горячей водой, — сказала Нора.
— Да, и с иллюминатором, и чтобы вентилятор был. И чтобы иллюминатор выходил на море.
— Почему ты говоришь номер, а не каюта?
— Не знаю. Каюта… Номер — как-то лучше звучит. А каюта… вроде как каюк. Я тебе говорил, что ребята из нашей конторы хотели проводить нас?
— Проводить нас? — сказала Нора. — Как это? Они что же — знают?
— Ну, меня проводить, — сказал Лусио. — Знать-то они не знают. Я только одному сказал — Медрано, в клубе. Ему можно доверять. Я подумал, он все равно тоже плывет, так что лучше сказать ему заранее.
— Смотри-ка, и он тоже выиграл, — сказала Нора. — Как странно, правда?
— Сеньора Аппельбаум предложила нам билеты из одного блока. А остальные, кажется, разошлись в «Боке», не знаю точно. Почему ты такая хорошенькая?
— Вот еще, — сказала Нора, позволяя Лусио взять ее руку и сжать. Как всегда, когда он говорил вот так, приблизившись, испытующе, Нора немного отодвигалась, мягко, уступая ему совсем чуть-чуть, просто чтобы не огорчать. Лусио смотрел на ее улыбающийся рот, обнажавший мелкие, очень белые зубы, и только их (там, дальше, один был с золотой коронкой). Вот бы им дали хороший номер, и Нора отдохнула бы как следует. И выкинула бы из головы всю эту чушь (впрочем, выкинуть надо было только одно, но она за это упорно держалась). Он увидел, как в дверь со стороны Флориды входит Медрано вместе с компанией каких-то мужчин и женщины в кружевной блузке. Почти с облегчением он поднял руку. Медрано узнал его и направился к их столику.