Счастливцы с острова отчаяния
Шрифт:
Хью сунул в карман листок, перепечатанный мисс Макмилл, которая, вооружившись коробкой с кнопками, выскользнула в дверь с его копией. Бутылка портвейна стояла слишком близко к батарее, и он был таким же теплым, как голос миссис Гринвуд, которая тоже имеет свою рабочую тетрадь и перелистывает ее, слюнявя палец. Никаких заметных происшествий, кроме пожара в дымоходе. Никто не умер. Опасный приступ аппендицита у девочки. Роды. Вывих. Несмотря на заболевания бронхов, которые долго не проходят, можно сказать, что здоровье островитян улучшается. Непристроенными остались менее двадцати мужчин. Правда, никто не напал на золотую жилу, но работа все-таки есть работа. Все дети посещают школу. Одна половина ходит в начальную «Джулиан скул»; другая — в среднюю «Хэрдли скул». Особое внимание уделяется молодым парням. Для лучших предусмотрено ускоренное профессиональное обучение. Молодежный клуб обеспечивает им здоровый досуг. Людей постарше обслуживает клуб «Дэрби энд Джоан». Превосходный священник из Фоули расходует средства не считая. Финансовое положение хорошее: невзирая на связанные с переездом и устройством расходы, остается несколько тысяч фунтов, собранных по национальной подписке.
Все записав, Хью благодарит и прощается. В дверях он сталкивается с мисс Макмилл, которая возвращается, зажав в руке коробку с кнопками. Взглянув в сторону доски объявлений, он замечает, что человек двадцать, главным образом женщины, уже столпились вокруг Агаты. Приход Хью, не расслышавшего первые фразы, ничуть ее не смутил. Она медленно читает:
«Отплывшие из Симонстауна на фрегате „Трансвааль“ члены экспедиции, организованной Королевским научным обществом (но частично финансируемой Все— мирным фондом по охране дикой природы, чья доля составляет 2500 фунтов), высадились на Тристане 29 января. На острове они пробудут два месяца, живя в палатках на безопасном расстоянии от деревни».
— Дома уцелели? — спрашивает какая-то старуха.
— Об этом не сказано, — отвечает Агата, продолжая чтение. — «Перед специалистами — вулканологами, геологами, зоологами, ботаниками — стоит задача изучить не только извержение вулкана, его причины, этапы и последствия, но и фауну и флору острова, состояние реликтовых птиц и растений, которым угрожает гибелью биотопический переворот. Поскольку сможет оказаться необходимым определенный контроль, Общество защиты животных от жестокости снабдило ученых аппаратом, предназначенным для уничтожения — наиболее гуманным способом — губителей этих редких видов. Подчеркивается, что чисто научные цели экспедиции не имеют к реколонизации никакого отношения».
Последнюю фразу встретило гробовое молчание. Все избегают смотреть друг другу в глаза. Та же старуха, скорчив гримасу, нарушает тишину:
— Они не хотят этого говорить, но разве они стали бы так тратиться, если бы не держали в голове задней мысли.
— Не путай свою голову с ихними! — вздыхает Агата.
Из отдаленного промышленного квартала Милбрука, где бюро по найму устроило ее официанткой в баре неподалеку от завода «Моргрин метэл индастриз» и двадцатипятиэтажного, похожего на свечу небоскреба — для нее он служил хорошим ориентиром, — Дженни Твен каждый вечер добиралась домой старым, всегда переполненным автобусом, который в начале своего маршрута пересекал рукав Тэст Ривер по Красному мосту — это название казалось ей странным, ведь он был выкрашен в синюю краску. Первые дни она совсем не понимала, для чего были нужны газгольдеры Тоттона. Дженни, выросшую на острове, где росли только карликовые деревья, поражало и то, что буря не ломает тополя на берегу реки. Она ненавидела тряску, давку, тошнотворную вонь бензинного перегара; эта поездка была для нее испытанием куда более тяжелым, чем работа, и Дженни чувствовала, что взгляд ее смягчался лишь при виде группы коттеджей с соломенными — последний крик пригородного снобизма — крышами, навевавшими ей воспоминания об отчем доме. С этого момента дорогу обрамляли низкие, аккуратно подстриженные изгороди из кустарника. Здесь пассажиры начинали выходить, а водитель — оборачиваться. Останавливался автобус и у ресторана «Белая лошадь». Остановка была и в Мюльбьюри, у военно-морского склада. У дома священника, при повороте на Дабден, у переезда Уэст-Оак, если путь был перекрыт. При въезде в Хаит, там, откуда можно видеть, как насыпные площадки наступают на небольшой заливчик, а за ними — возвышающийся на том берегу небоскреб Некли. Остановка также была и на площади, прямо против Хайт-Пир — таким длинным-предлинным молом, что к причалу приходилось ехать служебным микроавтобусом, напоминающим игрушечный трамвайчик. На остановке на площади в Фоули водитель опять оборачивался и смотрел на нее; то же повторялось и у нефтеперегонного завода, чьи резервуары были врыты в поросшие травой насыпи. И наконец, проехав луга, где паслись пегие, в черных и рыжих пятнах коровы, ничем не отличающиеся от отцовских, перед въездом в лагерь он снова оборачивался в ее сторону.
Конечная. Именно здесь все и началось. Между стоячим воротничком и картузом, надетым на огненнорыжие волосы, у водителя, первого рыжего парня в жизни Дженни, ведь на острове рыжих не было совсем, за семь дней словно сменилось семь разных лиц: лицо шофера, который ждет, делает вид, будто оглядывает пассажиров, украдкой ее разглядывает, осмеливается взглянуть ей в глаза, потом улыбнуться — сперва робко, затем фамильярно — и который наконец глупо спрашивает:
— Так вы, значит, с Тристана? И нравится вам здесь?
Короче говоря, через две недели, вместо того чтобы гулять с сыновьями Глэда, а точнее, с Биллом, Дженни в один воскресный день оказалась в рощице вместе с Джоном, который, просунув свою коленку между ее колен, крепко обнимал и целовал ее. У Джона была манера хватать девушку за плечи и, как руль, крутить, целуя то справа, то слева, что очень действовало. И при всем том он был вежлив. Если бы он не был так вежлив, то совсем разомлевшая Дженни, может быть, и уступила ему. На Тристане именно девушка, которой по традиции — более сильной, чем наставления пастора, — предоставляется полная свобода либо сразу уступить парню, либо ждать свадьбы, говорит «да» или «нет», не заботясь о последствиях. За целый век на Тристане лишь два ребенка росли без отца, и на острове редкий из парней отважится «отрезать трут», когда он его зажег. Правда, на острове все всем известно и выбор невелик, так что соблазнитель уже не найдет другой. Но все-таки на этой скале, где водоросли так упорно выдерживают натиск волн, а растения — ветров, чувства не менее стойки. Зная это, благоразумная — но отнюдь не ханжа — миссис Гринвуд без колебаний собрала в бюро девушек Тристана, чтобы прочесть им лекцию об опасностях улицы с убедительными статистическими данными, которые свидетельствовали, что настойчивость тридцати процентов британских ухажеров вознаграждалась слишком быстро. Так вот! Нисколько не сомневаясь в этих данных, Дженни решила сама посмотреть, как все выглядит. Впрочем, больше всего ее смущало лишь одно — Билл. То, что Билл мыл машины, тогда как Джон их водил, ровно ничего не значило. То, что Билл был сосед, кузен, друг детства, любимец отца, парень, которого она чаще других выбирала при игре «в подушечку», — это уже кое-что значило. Разве Дженни чем-то обязана Биллу за его терпение, оставшееся на той стадии, когда матери, глядя на своих детей, что, обнявшись, уходят по тропинке в лес, шепчут: «Может быть, у них что-нибудь выйдет?» Разве, гуляя с Джоном, она кого-то обманула? И если бы даже речь шла не о Билле, то разве все остальные парни с острова не теряли тем самым одну из своих девушек? Две дюжины девушек на выданье — выбор невелик. Дженни соглашалась с этим. Потом уже не соглашалась. Никто ведь никого силой не заставляет желать только девушек с Тристана? В Англии юбок сколько угодно. Тысячи. Мы ведь теперь не на острове.
Через месяц Дженни уступила Джону. Родители ни о чем ее не расспрашивали, не удостаивали даже замечать ее частые отлучки. Но разве это свобода, если она вынуждена прятаться и молчать? «Чиста, как белый чулок, даже когда она его стягивает», — говорила в таких случаях ее бабушка. Как-то вечером, воспользовавшись тем, что сестры ушли в клуб, Дженни пошла на кухню к матери и, взяв нож, чтобы помочь ей чистить картошку, начала:
— Мне нужно сказать тебе…
И, спокойно поигрывая лезвием ножа, чтобы очистка получалась подлиннее, Дженни рассказала матери обо всем, затем замолчала, дав вещам идти своим чередом, а овощам — вариться.
— Так должно было случиться, — проговорила Сьюзен, закрывая кастрюлю крышкой.
— Ты забыла посолить, — заметила Дженни.
Невозмутимая — ее волнение выдавали только морщины на лбу под копной седых волос, — мать медленно потирала ладони.
— А как же Билл? — спросила она.
— При чем тут Билл? Я ничего ему не обещала. Когда парней двое, решает девушка.
— Конечно, — ответила Сьюзен, — ведь всегда выигрывает тот, кому дают выбирать. Подумай все-таки. Все это вызовет страшный скандал. Представь, если все вздумают тебе подражать…
— Ну и что же? — крикнула Дженни.
Она выскочила из дома, даже не надев свое новое, купленное с первой получки пальто. Мороз щипал ей ноги, впервые в жизни обтянутые нейлоновыми чулками. Джон ждал ее на молу. Но прежде, чем побежать к нему, она на секунду задержалась, охваченная чувством облегчения, изумления, беспокойства. Вблизи от фонаря Ральф говорил с какой-то незнакомкой, родившейся явно не на берегах реки Уотрон, судя по белокурым, распущенным по спине волосам.
Община тристанцев собралась вместе по случаю двух браков: Поля Беретти, сына Абеля и Нормы, с Ти Глэд, дочерью Роберта и Веры; Тони Гроуера, сына Тома и Салли, с Бланш Раган, дочерью Гомера и Олив. Поскольку матери новобрачных были урожденными Лазаретто, Глэд, Твен и Гроуер, то к этим свадьбам имели отношение все семьи острова, в полном составе присутствующие на торжествах и весьма довольные тем, что могут продемонстрировать чужакам свою сплоченность.
Новобрачные, их родственники и гости, все, кроме старух, которые приехали на автобусе, пришли пешком из поселка Кэлшот и вошли в ворота маленькой стрельчатой церкви Всех святых, чья квадратная колокольня стоит, словно серый камень, среди зеленой травы кладбища. Они прошли между двумя столбами, символизирующими «земное» и «божественное», затем между рядами приземистых колонн. Они полностью заполнили четыре ряда из двенадцати пятиместных скамеек, украшенных пестрыми подушечками, на которых бригада дам-патронесс заботливо вышила выбранные прихожанами символы. По обычаю мужчины заняли места ближе к хорам, а женщины расположились почти у выхода, чтобы можно было незаметно выйти, если детям вдруг приспичит. Вместе со всеми вставая, садясь, опускаясь на колени, поднимаясь с колен, они прослушали службу, проповедь, то не отрывая глаз от развевающихся рукавов священника, то переходя от одной хоругви к другой: от голубой в лилию материнской к красной приходской с короной и пальмами. Они пели псалмы наизусть, не раскрывая молитвенников. Потом орган в приделе заиграл свадебный марш, и они, пропустив вперед новобрачных, вышли из церкви под обстрел притаившихся за надгробиями фотографов, один из которых, увидев гордо торчащий живот Бланш, воскликнул: