Счастливка
Шрифт:
– Симочка! Какой ты умница! Да как же здорово! А я уж думала: как мы будем загорать? Ведь здесь изжариться можно!
Жена села рядом. На ней был нарядный халат, в волосах – красная лента. Она успела подвести глаза, покрасить брови и сейчас выглядела совсем молодой.
– Я тебе нравлюсь?
– Да…
Жена сняла халат, аккуратно свернула его, положила в изголовье и легла рядом с Клементьевым.
– Тебе нравится мой купальник?
– Хороший.
– Ты еще его не видел. Посмотри.
Клементьев приподнялся. Купальник действительно был красивым.
– Ну как?
– Здорово.
– Нет, правда?
– Правда.
– А
– Обратил.
– Видишь, какая симпатичная мордашка?
– Действительно здорово.
– А на вытачку не обратил внимание?
– На вытачку не обратил.
– Посмотри.
Клементьев поднялся и посмотрел на вытачку.
– Неплохо.
– Хорошо, а не «неплохо»!
– Что делает Лапушка?
– Сидит в палатке.
– Там же душно. Почему ты не позвала его сюда?
– Не хочет, говорит – боится сквозняка.
– Хочешь вина? Холодное…
– Пожалуй, налей полстаканчика.
Он налил вина жене, выпил сам. Они полежали молча, слушая шум моря и шорох песка.
– С ним что-то происходит, – сказала жена.
– В том-то и дело, что ничего не происходит.
– Влюбился бы, что ли. Я в его годы… Раз пять была уже влюблена.
– Ну, ты…
– Нет, серьезно. Я подумала, мы остановимся в Ялте, будем гулять по набережной, встретим какую-нибудь порядочную семью с дочкой, подружимся. Глядишь, и наш Лапушка бы влюбился. Хоть чуть ожил бы. А ты таскаешь нас по каким-то лесам и буеракам.
– Сегодня утром я заходил в столовую. Обедать будем там. Я заказал шницели.
– Ты уже говорил.
– Там должны быть хорошие шницели. Один съел их чуть ли не пять штук.
– Ты бы все-таки сходил привел Лапушку. Здесь так хорошо. Что он сидит там в духоте?
Клементьев поднялся. В самом деле, в палатке недолго схватить тепловой удар. Горячая волна воздуха обрушилась на него. Ветер дул с моря и был густо насыщен соленой влагой, но влага не освежала, а, наоборот, делала ветер еще более плотным и горячим. «Как соляной раствор», – подумал Клементьев. В каком классе они делали соляной раствор? В каком-то классе они делали соляной раствор, пробирка упала со спиртовки и жидкость обожгла ему руку…
Ветер обжигал плечи… Море было очень синим, до того синим, что болели глаза. Все в белых барашках. И белые чайки. Чайки и барашки. Они мелькали в глазах, и нельзя было сразу определить, где чайки, а где барашки.
Метрах в двухстах от них соседи тоже сооружали навес. Она в купальнике, он в длинных черных трусах неумело навешивали на небольшие колышки одеяло. Одеяло было тяжелым, ветер надувал его, как парус, расшатывал все сооружение, вырывал колышки и затем волок навес по ракушечнику…
«Могли бы и позвать помочь, – подумал Клементьев. – Соседи как-никак. И рейки у меня есть…»
Сын действительно лежал в палатке, в своей излюбленной позе – поставив приемник на грудь. Из палатки тянуло, как из раскаленной духовки.
– Я сделал навес, – сказал Клементьев, присаживаясь на корточки перед палаткой. – Пошли. Знаешь, как здорово.
– Что…
– Я говорю, пошли к нам, недолго и тепловой удар схватить.
– Мне здесь хорошо.
– Сделай музыку потише.
– Что…
– Сделай музыку потише. Невозможно разговаривать.
Лапушка уменьшил звук.
– Вылазь.
– Мне не хочется.
– Я тебе приказываю.
– Что вы ко мне все время пристаете?
– А как тебе нравится? Бездельничать?
– Сейчас каникулы.
– Ладно, пошли. Уважай хотя бы мать. Она тебя просит.
– Я же сказал – мне здесь хорошо.
– Ты дождешься, – сказал Клементьев, – что я тебя выпорю. Просто-напросто возьму ремень и выпорю, как в старые добрые времена. Пошли.
– Ладно, скоро приду.
Клементьев вернулся назад, шлепая босыми ногами по раскаленному ракушечнику, обжигая подошвы и приседал. Наверно, со стороны он был похож на кота, который осторожно переходит улицу после дождя, отряхивая лапы. Соседи уже установили навес, но по сравнению с навесом Клементьевых это было неуклюжее сооружение: низкое, тяжелое, короткое. Из-под провисшего серого одеяла торчали две пары ног.
– Скоро придет.
– А…
Жена дремала. Клементьев скользнул по ней взглядом, прилег рядом. Да, жена сильно постарела за это время. Просто, видно, годы берут свое. У женщин это всегда так бывает. Как и у цветов – цветет, цветет неделю, а потом за какой-то час – раз, и уже нет цветка… Только намек на былую красоту.
– Симочка…
– Да…
– Ты знаешь, о чем я сейчас думаю?
– Нет…
– Как мы познакомились. Ты помнишь?
– Да…
– Кажется, что было вчера.
– Да…
– А на самом деле почти вся жизнь прошла. Сын вон какой… И все у нас есть. Правда? Все, о чем мечтали. Ты будешь спать?
– Немного.
Клементьев лег на спину и закрыл глаза. С женой они познакомились в больнице. В тот год он сильно продвинулся по служебной лестнице. Стал главным нормировщиком завода. Завод был небольшой, работали там по старинке, новые веяния обходили их стороной, и Клементьев, опьяненный успехом, решил положить этому конец. Хотя бы в области нормирования. Он решил ввести научно обоснованные нормы – НОН. С этой целью Клементьев разыскал в институтском учебнике формулу и принялся за составление НОН. Работа была не очень сложная. В формулу вводились соответствующие данные: марка стали, скорость обработки, подача, число оборотов шпинделя и так далее, и формула тут же выдавала решение: норма на данную операцию такая-то.
Внедрением в жизнь научно обоснованных норм, выведенных Клементьевым, занималась его сотрудница Катя Коротышка. Собственно говоря, это была единственная его сотрудница, так как понятие «главный нормировщик» было относительным – в отделе числилось всего два человека: главный нормировщик – он и младший – Катя Коротышка.
Научно обоснованные нормы получились удивительными. Все полетело кувырком. Там, где, допустим, раньше на обработку детали уходило двадцать минут, сейчас требовались две, и наоборот. Начались конфликты с рабочими. То есть, конечно, на тех операциях, где вместо двух минут отпускалось двадцать, конфликтных ситуаций не возникало, а вот где все получалось наоборот, токарь или фрезеровщик обычно говорили Кате Коротышке, внедрявшей научно обоснованную норму: «А ты сама попробуй!», на что Катя, конечно, ничего ответить не могла, поскольку имела музыкальное образование. Вытирая слезы, она шла жаловаться Клементьеву, что научно обоснованная норма не внедряется. Клементьев бежал в цех, начинал убеждать, показывал формулу из институтского учебника, наконец, грозил и кричал, но все его доводы и угрозы разбивались о фразу «А ты сам попробуй!».