Счастливые и несчастные (сборник)
Шрифт:
– Сегодня в духан не пойдем. Сегодня ингушский день.
– Что это?
– Ну, бывает осетинский день, когда собираются наши, бывает чеченский, а сегодня ингушский. Идти нельзя. Могут побить.
– Почему такая неприязнь?
Казбек долго морщился, потом произнес с легким раздражением:
– Я не люблю, когда мне задают вопросы. Это не разговор, а допрос.
– Пойдем! – махнул я рукой. – Я-то русский, а ты мой друг.
Казбек замотал головой. Его мысли явно текли по какому-то извилистому руслу.
– При мне никто ничего не скажет, – уверенно заявил я, совершенно забыв о собственной безопасности. – Ведь на Кавказе гостя уважают.
– Так-то так, – вздохнул, уже почти сдаваясь, Казбек; он
– Пошли! – я подтолкнул его, и он сдался.
В духане был занят всего один стол, за которым сидели какие-то парни; они, вроде, и не обратили на нас внимания. Но когда Арминак принес нам вино и шашлыки, вошла довольно приличная компания; рассаживаясь, парни бросали в нашу сторону косые недружелюбные взгляды. В середине вечера я вдруг увидел, что один из столов начал приближаться к нам вместе с молчаливо сидящими парнями. Вначале подумал – померещилось, от вина затуманило глаза, но за первым столом поехали и другие. Каким-то невероятным образом, парни умудрились, не вставая, съехаться к нам до расстояния шепота. Окружили со всех сторон, и старший ингушской компании обратился ко мне:
– Мы не хотим тебя обижать, русский человек, но твоему спутнику лучше отсюда уйти.
– Я не могу обижать своего друга, – подогретый вином, смело заявил я. – У нас серьезный разговор.
Старший, мудрый змей, усмехнулся:
– Его можно продолжить в понедельник, когда будет осетинский день.
Вино еще сильнее ударило мне в голову и я, подражая кавказским тамадам, произнес:
– Дружба не имеет понедельника или среды. Она вечна.
Мои слова произвели должное впечатление. Ингуши углубились в переговоры – что-то быстро забормотали на своем языке. Минут через десять попросили Арминака принести две бутылки вина на наш стол. Мы с Казбеком допили свое вино и только поставили стаканы, как старший сказал:
– Традиции нашего города – это традиции, и никто не осмелиться их нарушить. Ты, русский, в наши дела не лезь.
После этого нас вынесли из духана – в прямом смысле слов – бесцеремонно вынесли на руках вместе со стульями и посадили у входа.
– Самое разумное – уйти домой, не обижать ребят, – поднимаясь, сказал Казбек, совершенно не чувствуя себя униженным. – Они поставили нам вино, уважили нас и показали, что и мы должны их уважать. Я пошел. Еще увидимся!
Здесь можно было бы поставить точку, если бы не дальнейшее поведение Казбека. Так получилось, что вскоре мы целую неделю вместе колесили по Осетии. Он водил туристов, а я набирался впечатлений, благо выпало свободное время. В первом же селе, где мы остановились на ночлег, Казбек, после изрядной выпивки, рассказал сельчанам как мы «напугали ингушей, при этом похлопал меня по плечу и назвал «братом». Его рассказ имел бешеный успех: сельчане подходили, обнимали меня, подливали араку (местный самогон), угощали самосадом. Я не курил, но чтобы не обидеть сельчан, затягивался крепким дымом.
В следующем селе Казбек, опять-таки после изрядной дозы спиртного, уже рассказал, как мы «выгнали» ингушей из духана, и это известие вызвало всеобщее потрясение: сельчане подняли такое ликование, что оно чуть не перешло в массовый психоз.
Дальше, слух о нашем «подвиге» разрастался, как снежный ком. Когда мы прибыли в отдаленное селенье, там уже вполне авторитетно заявили, что знают, как мы «избили» дюжину ингушей. Разумеется, нас встретили, как национальных героев. Калаки (старейшина) подал сигнал, чтобы резали барана и устраивали местный праздник – аустержи. Во время торжества Калаки, в знак особого уважения, угостил меня сигаретой «Яхта» (первые сигареты с фильтром в то время), чокнулся со мной и произнес оригинальный тост:
– За мое счастливое будущее, которое уже в прошлом!
Позднее, после двух-трех общих тостов, он сказал историческую
– Над головой настоящего мужчины всегда должен виться дым – табачный или пороховой.
С тех пор я стал заядлым курильщиком и не пропускал ни одной выпивки с друзьями, и делал это со все возрастающей последовательностью, то есть, изо всех сил входил в образ настоящего мужчины, пока болезни средних лет несколько не умерили мой пыл.
Под снегопадом
Л. Мезинову
Они были просто помешаны на заснеженных склонах; когда скользили на лыжах с вершины горы до ее подножья и в ушах свистел ветер, а в глаза бил колкий искристый снег, у них захватывало дух от восторга, сравнимого с восторгом ребенка, впервые увидевшего стрекозу, или слабоумного при виде цветка. На склоне попадались кочки, их подбрасывало и, пролетая по воздуху, они испытывали чувство свободы, сравнимое со свободой птицы; в эти секунды они были уверены, что находятся в такой спортивной форме, что им все по плечу, что справятся со всем не только на склоне, но и вообще в жизни. А у подножья горы, когда они, охваченные азартом, делились впечатлениями о трассе с другими фанатами горных лыж, их захлестывало возбуждение, сравнимое с возбуждением гурмана за столом, ломящимся от яств. Из-за всего этого букета чувств они и считались полупомешанными. Такими их считали жители из поселка, который находился на полпути от станции до гор. Каждый раз, когда мимо домов вышагивала шумная разноцветная компания с рюкзаками и лыжами на плечах, во дворах слышались реплики:
– Бездельники, раскатались! Их заставить бы потаскать воду, поколоть дрова!
Известное дело, жители поселений в пятидесяти километрах от городской черты считают себя обделенными (в самом деле – ни город, ни деревня), и потому их раздражают горожане, а деревенские жители, естественно, вызывают презрительные усмешки.
Обратный путь лыжники совершали в обход поселка, через лес, намереваясь полюбоваться красотами, насладиться тишиной, подышать полной грудью морозным воздухом, но лишь вскользь замечали ели, которые, будто новогодняя канитель, покрывал иней; тишину сотрясал их смех, а морозный воздух им казался чересчур теплым – они не могли отойти от скоростных гонок. И в электричке продолжали веселиться: пели под гитару, пили кофе из термоса, раскрасневшиеся, пропахшие снегом и хвоей.
Душой этой спаянной компании был высокий парень, инженер НИИ, гитарист, знаток туристических песен, не пьющий, не курящий, «человек без недостатков», – как о нем говорили сотрудницы НИИ. Соперничая друг с другом, они добивались его благосклонности; причем в этом соревновании участвовали все женщины: красивые и некрасивые, совсем молодые – после школьной скамьи, особы среднего и даже предпенсионного возраста. Он же ни одну не выделял, ко всем относился по-дружески, только в зависимости от внешности и возраста сотрудниц, по-разному улыбался и отпускал разные комплименты, но на Новый год всем дарил одинаковые подарки – раздавал по плитке шоколада. Он вел себя, как моложавый Дед Мороз.
Но на изломе зимы в институте появилась новая сотрудница, появилась внезапно, как эдельвейс среди горных снегов. У нее были гладко зачесанные волосы с хвостом на затылке, узкое, плотно облегающее сверхкороткое платье – и это при росте под два метра! Такое платье подходило для горнолыжного курорта, но никак не для серьезного института. В таком платье ее ноги выглядели невероятно длинными. Она вышагивала по институту, словно гигантский циркуль, высоко подняв голову, ни на кого не обращая внимания; холодно, без улыбки ответит на приветствие и процокает дальше. Несмотря на свой фантастический рост, она имела стройную фигуру и без всяких комплексов, даже с вызовом, носила туфли на высоком каблуке.