Счастливый доллар
Шрифт:
Какой из себя? Ну… В плаще был, правда не в мокром, а сухом, оттого и видно, что старом, вытертом местами до белизны. И сапоги видела, грязные и почти разваливающиеся, один так вообще веревкой перетянут. И шляпу помню. Как же ее не запомнить-то? Надвинута на самые глаза, поля обвисли, а верх, наоборот, торчит, словно подпертый.
Не смейтесь, мистер Шеви, может, и рога там были. Мне тогда совсем не до смеха стало.
– Подойди, – велел он, и видит Бог, что в тот момент Бонни вспомнила все молитвы, которым ее матушка учила.
Да, мистер Шеви, Бонни испугалась. Да, она знала, что в руках у нее парочка револьверов, как знала и то, что стоит Дьяволу захотеть, и свинец нежно поцелует саму Бонни.
– Ну же, девочка, неужели ты настолько меня боишься?
А глаза у него, мистер Шеви, вовсе не зеленые. Бурые они, как гнилая листва, как кофе, который варят в самых отвратных кафе, как коровья шкура, заросшая коростой навоза, как… как грязевая трясина. И я тоже в ней утонула. Сразу. Я понимала, что умираю, и радовалась, что смерть моя быстра.
И когда Дьявол, насмотревшись, отвернулся, я спросила:
– А что ты дашь за мою душу?
– Сама выбирай, – ответил он.
Я выбрала. Что? Нет, никакой это не секрет, это ж не детская сказка, когда сказанное вслух желание нипочем не исполнится. Дьявол играет серьезно.
Я взяла монету. Этот самый доллар старины Моргана, который, верно, знать не знает, что доброе серебро и Дьяволу по нраву. Я сжала его в ладони. Сильно. Так, что чувствовала кожей рисунок. Он еще долго потом держался, не то отпечаток, не то клеймо настоящее. Я закрыла глаза и…
Я загадала, чтобы Бонни и Клайду везло. Всегда и во всем.
Почему везение? Ну а что еще? Богатство? Свобода – наше богатство, ее не отнять. Деньги же… у кого есть смелость и пистолет, у того есть и деньги. Силу? Мы и так сильные. Долгой жизни? У меня она могла быть там, в кафе. День за днем, год за годом, унылое старение и нытье о несбывшихся мечтах. Видите, мистер Шеви, и у вас закончились варианты.
На самом деле их не так и много, уж поверьте Бонни.
Что произошло? А ничего. Не было ни грома, ни молний, ни дрожания земли. И солнце не гасло, и луна вечером выползла, как ей и полагается. И кошмары мне не снились, и предчувствия душу не терзали. Как им терзать, когда нету души? Веселая шутка, правда? Нет? Ну вы сейчас вдруг очень серьезным стали, мистер Шеви, прежним-то вы мне больше по нраву были.
Так вот, просто уверенность появилась, что нам теперь, чего б мы ни делали, всегда везти будет. Дьявол, он слово свое сдержит.
Вот только надолго его не хватит…
Еще тогда я начала писать стихи. Хотите, вам почитаю?
Интерлюдия 2
Бонни сидела у костра и задумчиво жевала кусок ветчины. Взгляд ее был обращен вроде бы на огонь, но Клайд мог поклясться, что подружка не видит пламени. Опять стишки кропает.
– Давай уже, – он не выдержал, когда очередной лист полетел на траву. – Читай.
Она всегда так, прочитает и успокоится. Ей надо писать, как ему надо стрелять.
Они не считают себя слишком жестокими, Они знают, что закон всегда побеждает. В них стреляли и прежде, И они помнят, что смерть – наказание за грех. Когда-нибудь их убьют вместе И похоронят бок о бок. Это будет печаль для немногих, И это будет облегчение для закона, И это будет смерть для Бонни и Клайда.Бонни читала торопливо, как скороговорку, и старательно не глядела на Клайда. Стесняется? Чего уж тут стесняться. Ведь понимает же, что он понимает, зачем ей стишки. Легче становится, уходит пустота внутри, которая появилась, стоило взять в руки чертову монету.
Взять и не выпустить, потому как даже во снах редких она с Клайдом. Тяжелая. Холодная. Или горячая. Всегда особенная.
И если когда-то погибнуть придется, Лежать нам, конечно, в могиле одной. И мать будет плакать, а гады – смеяться. Для Бонни и Клайда наступит покой.Про покой она верно сказала, только разве даст кто успокоиться? Бежать. Не столько от копов и пуль, сколько от себя же, потому что остановишься и первые пару деньков вроде нормально все, а потом начинается… точно толкает кто-то в спину, шепчет на ухо, сует в руку стволы, доводя до бешенства непонятным, несбыточным желанием.
– Ну как? – спросила Бонни, складывая лист.
– Нормально вроде.
В огонь не швырнула. Странно, обычно палит, а этот оставила. Ну и пускай, ей виднее.
Варенька ходила по дому. Ей здесь не нравилось – слишком роскошно и слишком бестолково. Неуютно. Французские окна, английские гардины, итальянские стулья, испанские обои и голландской ковки светильник. Полный интернационал, от которого Вареньку если не тошнит, то уж точно подташнивает.
Она со вздохом упала на диван и, закинув ножки на подлокотники – светлая кожа с золотым тиснением, – уставилась на люстру. До чего же уродлива! Железные рога, проросшие редкими шишками-лампами.