Счастливый Дведик
Шрифт:
С одной ма-а-аленькой тайной, о которой знали только самые близкие люди. А так как Ева, Ешка и Ким из-за специфики исследовательской работы терлись бок о бок в ограниченном пространстве межзвездной лаборатории неделями или даже месяцами, то знали друг о друге, может, больше, чем самые близкие родственники. И Ева, и Ешка были в курсе еще одной, тщательно скрываемой особенности Кима.
Специалист по великанам впадал в панику от всего, что ползало, мельтешило, тонко пищало или слабо потрескивало. Любые насекомые, мыши и крысы, червяки и пауки, едва появившись на горизонте, тут же превращали
Могучая шея Кима налилась кровью. Багряный цвет пошел на подбородок и грозил залить белки глаз. Накаченные плечи буграми вздулись под курткой: казалось, мягкая, но прочная ткань костюма (такие лаборанты носили в звездолете во время переброски) не выдержит подступающего гнева и вот-вот порвется от напряжения. Еве показалось, что она уже слышит подозрительный треск.
– Вам делать нечего? – центровая поднялась с кресла, потянулась, разминая предплечья.
Уже не новый пластик скрипнул, с напряжением пытаясь загнать в свою память изгибы тела Евы. Если на оборудовании для лаборатории центральное управление не экономило, то мебель подбирали по остаточному принципу. То, что не касалось исследований, употреблялось, так сказать, уже далеко не первый год.
Ева уже привычно развела руки в стороны, пытаясь заслонить Кима от Ешки.
– Так нечего же, – удивилась Ешка. Она оживилась прямо на глазах:
– Что еще делать?
А Ким ничего не сказал, но подозрительно быстро успокоился и снова притих. Напряжение, грозившее перерасти в ссору, просочилось сквозь сверхпрочную панель лаборатории и отправилось очередным сгустком негатива блуждать в немыслимых просторах.
Ну и пусть его. Там столько пространства, что одна из многочисленных недоссор Кима и Ешки особой погоды не сделает. Хотя Управлением настоятельно рекомендовалось в неосвоенных секторах держать все свои эмоции глубоко в себе, уподобляясь роботам, экипажи иногда потихоньку сбрасывали напряжение в привычном диапазоне чувств.
Ненависть, зависть, страсть, ревность… Почти всегда по возвращении на Землю эти трагедии рассасывались сами собой, исчезали, словно ничего такого и не было, но иногда негативные чувства укоренялись и переносились на последующие рейсы. Сенсоры Управления тщательно отслеживали психологический климат в команде, и, если замечался сбой, экипажу грозило переформирование. Сработавшиеся годами специалисты изо всех сил старались избежать позорного клейма «распущенных» и на сенсорных комиссиях всячески скрывали маленькие недоразумения экспедиций. Поэтому, несмотря на потенциальную реакцию неизведанного пространства на человеческие пароксизмы, во время полета просто по-быстрому «спускали пар», не давая эмоциям накапливаться.
– Для разнообразия можешь разобраться в новом усилителе, – кивнула Ева. – Который я с таким трудом выбила, а ты даже не посмотрела в его сторону.
– Да знаю я эти новые усилители, – синхронист с досадой махнула рукой. – Одни понты, а принцип тот же. Все самое главное здесь, Кэп!
Она смачно постучала маленьким кулаком в крапинку по своей рыжей голове.
– Вот сейчас ты, Ешка, –
Полянский грустно кивнул, соглашаясь с ее словами. Их команду в профессиональных кругах прозвали «Кэп и две принцессы», и под «кэпом» – увы! – подразумевался совсем не Ким. Олицетворением мужественности в их команде, как ни печально осознавать, считалась она, Ева.
Ешка изначально не тянула на центрового, а что касается Кима… Несомненно сенсорные комиссии не могли не знать об его фобиях. К исследованиям в рамках научной практики Полянского допускали, ведь и в самом деле абсолютно бесстрашные безумцы встречаются редко. Каждый человек чего-то хоть немного, но боится. Но никто бы не рискнул поставить во главе команды кэпа, который неизвестно как себя поведет в непредсказуемой ситуации. С фобией Кима это было исключено.
– Кто-нибудь в курсе, куда и зачем нас на этот раз? – почему-то вдруг спросил Полянский.
Еве показалось, что он выглядит рассеянным больше, чем обычно. Каким-то не совсем здоровым.
– Так они прямо сразу и сказали, – пробурчала Ешка.
Лаборантов всегда держали в неведении о месте исследования для чистоты экспериментов. Чтобы предвзятость не мешала анализу и выводам. Такие экспедиции назывались «холодными». «Кэп и две принцессы» были просто флагманами по «холодным» экспедициям.
Ким завелся еще больше:
– Не, ну понятно, что на Земле нельзя сказать во избежание утечки информации, но сейчас-то почему? Почему сейчас-то нельзя? Как всегда, узнаем только, когда попадем на очередную нежилую почву? Они с нами вообще не церемонятся.
Он и в самом деле казался странным сегодня. В густом баритоне прорезались визгливые нотки. Даже где-то истеричные. Ева успокаивающе подняла руки:
– К Лебедю мы летим, к Лебедю… Восьмая от него…
– Экзо? – скорее утвердительно, чем вопросительно произнесла Ешка.
– А ты как думаешь?
Ким посмотрел на нее, хотел что-то сказать, но вдруг оглушительно чихнул.
– Ты чего? – Еве стало тревожно. – Заболел?
– Ну… – Ким театрально приложил ладонь ко лбу и откинулся на спинку кресла. – Кажется, у меня поднимается температура.
– Не валяй дурака, – Ешка глянула на него с тем самым снисходительно-усталым видом, с которым женщины смотрят на умирающих от легкого недомогания мужчин. – Две минуты по старинке на аппарате Тишинского, и ты снова как огурчик.
– Я уже, – с досадой ответил Ким, – видишь, не помогло.
– Добавь время или концентрацию.
Ким взорвался:
– Вы меня совсем за идиота держите?
Он, конечно, собирался сказать что-то еще, но Ева уже с обреченностью во взгляде опять встала между ними и подняла руку:
– Все, ребята. Брейк! Ким, чего это ты разошелся сегодня?
Она с удовольствием сделала несколько шагов по тесной кают-компании.
– Можно подумать, если бы ты знал заранее, куда нас отправят, это что-нибудь изменило. Держу пари, будет, как всегда. Прилетели, разумную жизнь не обнаружили, улетели. Так какая тебе разница?