Счастливый конец света
Шрифт:
– Не испытания, а пытки! – нарочито громко уточнил я.
– Хотя бы и так,– спокойно заметил наставник,– но без нее ты не попал бы на корабль, хлопчик, вот ведь какое дело… Нет, надо вам как-то встретиться и откровенно поговорить. И ты поймешь, кто такой маэстро. Договорились?
– Как вам будет угодно, сэр,– сказал я, зачем-то подражая голосу хранителя информации. А про себя решил: не стоит спешить с этим разговором. Если какой-то задрипанный сантехник без труда читает мои мысли, то о маэстро и говорить нечего: он выведает у меня даже то, чего я сам не знаю… Выпотрошит и отшвырнет, как ненужный хлам…
Нет, одному мне не справиться. Раз уж все тут разбились на тройки, попробуем образовать и мы одну: Допотопо, Дваэн и я. Формальным лидером будет, конечно, наставник, а по существу…
Нет, не с Буфу надо поговорить, а с Дваэн.
3
Разговора
Она была настроена игриво, слушала рассеянно, то и дело закрывая мне рот поцелуями, которые каждый раз становились все длительнее к изощренее. В такой ситуации говорить о серьезных вещах было нелепо. Сначала это меня раздражало, но вскоре она заставила меня забыть о тройках да и вообще обо всем на свете…
Когда я очнулся, ее уже не было. На столике лежала записка:
«Линктусик! Я согласна возглавить нашу тройку. Условие – беспрекословное подчинение! Допотопчик уже дал свое добро. А ты?
Твоя Ндушечка»
Я чувствовал, что меня опять одурачили. Казалось бы, надо радоваться, ведь исполнилось то, к чему я стремился, причем гораздо быстрее, чем я мог предположить. Однако меня не устраивал сам процесс исполнения: если Допотопо согласился войти в Нашу тройку, почему он не сказал мне об этом? Почему Дваэн не давала мне говорить, хотя сказать было что? И наконец «беспрекословное подчинение» – как это понимать? Опять превратиться в безропотного исполнителя «что прикажете?» Я представлял нашу тройку как содружество единомышленников, у которых нет друг от друга тайн и которые, полностью доверяя друг другу, могли бы действовать как одно целое, обезопасив себя от возможных козней со стороны других троек. Вышло же совсем иное, и мне опять предлагается роль мальчика на побегушках. Роботы, вон, и те обижаются, когда им кажется, что кто-то посягает на их чувство собственного достоинства, но я ведь не робот, черт меня побери!
Зашифровывая эту запись в бортовом журнале и, следовательно, перечитывая ее, я обнаружил, что после того, как мы стартовали с Триэса, со мной творится что-то неладное (а, может быть, наоборот, это стремление к ладу?). Наступило если не прозрение, то, во всяком случае, какое-то, надеюсь, не временное, просветление. Мне уже не хочется жить бездумно, точнее сказать, я уже не могу жить как прежде. Во мне пробудилось, казалось бы, навсегда угасшее чувство беспокойства за все, что делаю я, за все, что творится вокруг меня. На Триэсе я постоянно подчинялся чужой воле, у меня всегда были поводыри – Допотопо, Нда или Триэр. Если заглянуть дальше, в отрочество, проведенное в детском приюте, меня и тогда не покидало чувство, что на мне строгий ошейник, шипы которого больно впивались в глотку всякий раз, когда я пытался посмотреть по сторонам, и буквально душили меня, когда я делал шаг в сторону от начертанной наставниками линии поведения. И лишь теперь, на борту «Лохани», готовой в любую минуту развалиться и выбросить нас, как мусор, в открытый космос, я вдруг ощутил, что избавляюсь от «ошейничьего синдрома»…
Что ж, пусть будет так, как хочет Дваэн: если непокорный Допотопо согласился на «беспрекословное подчинение», куда уж мне, слабохарактерному, болтливому и по уши влюбленному хлопчику-линктусику? Однако я знаю, чувствую, как во мне ворочается и вот-вот проснется некто другой, которого уже не удержать ни на коротком, ни на длинном поводке, который не захочет ни подчиняться ни подчинять и который, даже входя в тройку или эталонную пару, останется самим собой, способный самостоятельно думать и действовать. И я невольно вспомнил снежного барса, изображенного на нашем семейном гербе: может, во мне оживает именно этот, считавшийся вымершим, одинокий охотник из семейства кошачьих?… Как бы то ни было, бездумью приходит конец. Вот вопросы, на которые я должен найти ответ:
Что происходит на Терре? (Уверен, что это ключевой вопрос: чем больше я узнаю о террских событиях, тем легче мне будет ориентироваться здесь, на борту «Лохани»).
Почему погибли две предыдущие экспедиции спасателей?
Каков был состав этих экспедиций, кто возглавлял их?
Кто действительно, а не формально руководит нашей экспедицией? Как отразились интересы покровителей и покорителей в подборе ее состава, другими словами, кто есть кто?
На кого работает Допотопо? Кого или чего он боится? Почему он безоговорочно доверяет Триэру, Буфу,
На кого работает Буфу? Какому из Орденов он служит за страх, а какому за совесть (если таковая у него имеется)?
Как возникли тройки? Сформировались ли они на Триэсе или уже здесь, на «Лохани»? Какую цель (цели) они преследуют и каковы отношения между ними?
Что побудило каждого члена команды принять участие в нашей, по общему мнению, обреченной на гибель экспедиции?
На кого работает Дваэн? Как ни грустно признаваться, но сейчас, когда наступил если не момент истины, то, во всяком случае, момент отрезвления, многое в истории наших отношений видится в ином, не столь розовом свете. И если с моей стороны это все еще продолжающаяся история любовного безумия то с ее (пока что это голословное утверждение) проглядывают контуры профессионального сценария на любовную тему. Кто автор сценария? В каком жанре он задуман – драма, комедия, фарс? Почему протагонистом выбран именно я? Какую цель преследовал автор, вовлекая меня в эту историю?
И, конечно же, никак не отвертеться мне от главного вопроса: а кто я такой? Чего хочу? На кого работаю? Почему очутился на этой «Лохани»? Какова моя цель и здесь, и на Терре, и вообще в этом лучшем из миров?
4
…………………………………………………………………………………… [96]
5
Полет протекает нормально, если не считать того, что штурман Бешенка свернул голову хранителю информации Циклопу, выдернул половину конечностей у слесаря аварийной службы Шивы и сейчас занят тем, что пытается вытолкнуть в открытый космос грузчика Битюга…
[96] Эти записи, где я пытался ответить на некоторые вопросы, были кем-то с мясом вырваны из моего дневника Я рад: значит, я на верном пути! Что ж, будем записывать лишь то, что известно всем, остальное – держать в уме
Рано или поздно это должно было произойти: они вели себя вызывающе. Создавалось впечатление, что перед тем как попасть на борт «Лохани», Циклоп, Шива и Битюг покоились не на мусорной свалке, а в Вестминстерском аббатстве [97] .
Чтобы уберечь свою нервную систему от излишних перегрузок, я последовал совету Шивы и избегал с ними прямого контакта, сообщаясь с Циклопом по интерфону. Правда, и эти разговоры нередко вызывали раздражение: Циклоп (не знаю, вольно или невольно) пародировал собеседника, подражая его голосу, интонации, стилю, и у меня возникало ощущение, что я говорю сам с собой! Дело этим, однако, не ограничивалось после подобных разговоров я ловил себя на том, что, общаясь с другими, непроизвольно стараюсь подражать Циклопу, то есть пародирую самого себя!… Разумеется, я сознавал, что Циклоп тут ни при чем, что это действует кем-то когда-то заложенная в него программа, что в остальном он поистине незаменим, являясь не только источником ценной и практически неисчерпаемой информации, но и консультантом по ее наилучшему использованию (тот, кто вырвал из дневника мои записи, надеюсь, смог лично убедиться в этом…). И все-таки я не в силах отделаться от мысли, что Циклоп не только демонстрирует свое превосходство и смеется над собеседником, но и заставляет его признать это превосходство и смеяться над собой!…
[97] Вестминстерское аббатство – усыпальница английских королей и выдающихся деятелей Великобритании.
Манией величия, правда, в более скрытой или, как сказал бы Циклоп, латентной форме, страдали и его приближенные. Шива с Битюгом не признавали над собой никакой иной власти, кроме циклоповой, однако и Циклоп был для них всего лишь Primus inter! pares [98] – и они нередко вступали с ним в изысканно, вежливые пререкания.
Впервые столкнувшись с этими замшелыми лордами, я решил уступить им, подумав, что дело – а дело свое они знали! – важнее их причуд и что, в конце концов, их аристократические замашки все же приятнее, чем варварские манеры других, одушевленных членов экспедиции.
[98] Первый среди равных (лат.).