Щепки летят

Зима. Морозно. Плотные сугробы – местами человеку по грудь. И ветер не на шутку свирепствует, бросая в лицо мелкий колючий снег. Коля Сумотин повернулся спиной к злому ветру, снял рукавицы и полез в карман за гвоздями. Пальцы слушались плохо, но отступать некуда. Раз взялся за гуж… Коля развернул лист бумаги, локтем руки, той самой где гвозди, прижал бумагу к стене избы, другой рукой достал из кармана молоток. Один гвоздь вбил удачно, а вот со следующим случилась неприятность. Дрогнула рука – и вместо гвоздя угодил Коля

– Ух, ё…, – застонал Сумотин от боли, роняя молоток в снег.

– У-у-у, – будто в насмешку, завыла возле крыши вьюга. – У-у-у…

Проказник ветер хотел ещё и лист бумаги погонять по деревенской улице, но гвоздь удержал его. Коля пошарил рукой в сугробе, нащупал молоток, потом полез в карман за гвоздём, благо не все за один раз вытащил. Второй гвоздь тоже на месте, а дальше всё пошло как по маслу.

И вот уже у избы собрался народ, читая объявление:

«Завтра в десять часов в избе-читальне будет вечер по встрече нового 1927 года. Десятого года пролетарской революции.

Сперва товарищ Гимаев – красный герой из райкома прочтёт лекцию о том, что плевать хотел пролетариат на всякую религию.

Потом силами драмкружка будет показана постановка «Не всё попу масленица». Постановка с частушками. На гармошке поиграет Вася Брыкин.

Ближе двенадцати, будем есть мясо, назло попам, и поздравлять друг друга.

Дальше прочие гуляния до утра, кто хочет.

Ячейка».

Возле объявления быстро собралась толпа – человек двадцать. Читали наперебой и вслух, при этом смеялись, то и дело, перебивая друг друга.

«Пока я мучился и прибивал, – подумал Коля, облизывая окровавленный палец, – ни одна собака не подошла помочь, а теперь ржут».

– А мясо-то где комсомольцы возьмут? – весело обсуждал объявление народ.

– Так, комсомольцы все с ножами ходят: прирежут собаку – вот тебе и мясо. Га-га-га!

– Чего ты врёшь? – мигом бросился на защиту чести своей организации Сумотин. – Ещё на той неделе мы половину телёнка вскладчину вон у Евпалова на этот случай купили.

– Коли так, то надо сходить… У Петра Дмитрича телята упитанные.

– И мы пойдём мясца пожрать! Ха-ха-ха!

– Девки, семечек не забудьте! Полузгаем!

– И не вздумайте прятать! Каждую лично ощупаю с головы до пяток! Всех пощекочу, как Санька Маньку! Ха-ха-ха!

– Председатель на собрании говорит, старается, а его жена за баней с кем-то обнимается! Видят это все помимо недотёпы Клима! Хи-хи-хи!

– Так их, девки! Частушкой крой! Гы-гы-гы!

– Ха-ха-ха!

– Самогонки надо ещё прихватить! Для веселья! Какой праздник без веселья! Как насчёт самогонки, комсомол? Га-га-га!

К объявлению подошла и старуха Лухтина, порасспросила – в чём дело, потом подняла к серому небу морщинистые в коричневых пятнах кулаки и завопила.

– Ироды! Покарает вас Господь! Пост, ведь! Христом Богом прошу вас, люди, не ходите в этот вертеп бесовский! Покарает ослушников Господь! Ждите гиены огненной!

И так противно кричала старуха, что все мигом от объявления разбежались. Последними отступили два степенных мужика.

– Митрич, а ты вправду им мяса продал?

– А куда денешься, Акимыч? В убыток вошёл, но продал. Керосину ещё бидон дал. Они, ведь, чуть что, в райком свой бегут. Я летом заартачился малость, так райком этот мигом фининспектора с милиционером прислал. Еле откупился… С ними лучше не связываться…. Да и сын у меня… Сам знаешь…

– Вот бы всю эту свору завтра единым махом, – Акимыч повернул кулак, словно гусю шею свернул.

– С ума сошёл? – завертел головой Митрич. – Разве можно такое вслух. Меньше говори, больше делай… Чтоб всё было тихо – как договорились…

К назначенному сроку в избе стал собираться народ. Под избу-читальню комсомольцам отдали дом священника. Самого священника с семьёй ещё в октябре в сторожку церковную переселили, а жильё их к нужному делу приспособили. Дом просторный. Есть – где разгуляться. И светло – шесть керосиновых ламп со стен светят.

Коля Сумотин с Иваном Петровым топили печь, первый деревенский силач Сашка Литвинов на улице, сбросив на перила крыльца красноармейскую шинель, мясо рубил, Васька Брыкин точил нож, а девчонки – Лиза Лухтина с Клавой Чепуриной чистили картошку.

– Жарко, – утёрла ладошкой лоб Лиза.

– Это разве жарко? – засмеялся Петров. – Ты ещё жары настоящей не видела. Такая жара бывает, что яйцо в песке можно испечь до крутости.

– Неужто правда? – удивилась Лиза.

– И ты тоже яйца пёк? – засмеялась Клава. – Испёк до крутости?

– Ты, давай, это…, – погрозил девушке пальцем Иван. – Хватит лясы точить, тебе ещё картошки чистить да чистить…

Иван Петров приехал в деревню навестить мать погибшего товарища, хотел, уж было, уезжать, но увидел Клаву Чепурину и влюбился, как говорится, без памяти. Теперь жил Иван в избе-читальне, за порядком здесь следил и всячески подбивал клинья к Клавдии: слова красивые говорил, на подарки не скупился, но та пока даже намёка на обратное чувство не обозначила. Видимо, кто-то другой у неё на уме. Вот и страдал Иван от неразделённой любви, попутно участвуя в комсомольской жизни деревни. Сегодня он помог Литвинову стол для президиума устроить, потом командовал лампами керосиновыми и русской печью, натопил так, что хоть руду в печи плавь. Сосед Илья Акимыч, почуяв, по всей видимости, хорошее угощение, тоже взялся помогать, хотя из комсомольского возраста давно вышел. Он принёс охапку дров и положил её возле печки.

– Вот, длиной поменьше выбирал, – стал объяснять мужик Лизе. – Для подтопка. На плите подтопка мясо жарить сподручнее.

– Да, знаем мы всё, дядя Илья, – засмеялась Лиза. – Знаем. Не первый же раз жарим…

– Ну, знаете, и хорошо, – вздохнул Илья Акимыч. – Я погреюсь у вас тут. Скучно мне дома одному. Не прогоните? Очень хочется товарища из райкома послушать. Давайте я дрова в подтопок положу…

– Не надо, – Клавдия быстро отстранила мужика от печи. – Мы сами, не маленькие уже, а ты вон на табуреточке посиди.