Щит и меч Венеры
Шрифт:
Время шло. Мне стало жарко, душно и захотелось пить. Я вскипятила чайник, в котором воды оказалось вполне достаточно. Кружка была только одна — керамическая, большая, с изображением тощего веселого цыпленка и надписью «Я стану орлом!» Ополоснуть кружку было негде, но с виду она показалась мне абсолютно чистой — никаких чайных налетов, и я смело налила в нее заварку из чайничка.
Судя по чистой кружке, порядку на чайном столике, ухоженной розе, тщательно сложенному полотенцу и тапочкам, стоящим строго параллельно между собой и перпендикулярно креслу,
Чай оказался потрясающе вкусным. Это был даже и не чай вовсе, а заваренные лепестки роз.
В металлической коробке я обнаружила печенье — тоже необычное: маленькие фигурки зверей, покрытые белой глазурью.
Я немного поборолась с собой, но все же съела одного бегемота. Потом жирафа. Затем бабочку, потом змею с единственным хитрым взглядом, потом… Очнулась я, когда в коробке осталась только собачка с обломанной лапой и половина животного, породу которого я определить не смогла. Я даже смутилась немного. Никогда не была обжорой, а уж сладким вообще не злоупотребляла. Но в этом уголке было так уютно, так одуряющее и расслабляющее пахло розами, что я почувствовала умиротворение. Усталость, накопившаяся за эти несколько дней — моральная и физическая, вдруг навалилась свинцовой тяжестью. Я прилегла на диван, подсунув под голову одну из подушек, и приказала себе: «Не спи! Не смей засыпать! Это глупо — придти сюда, чтобы спасать Жуля, а вместо этого полить розу, напиться чаю, съесть все печенье и завалиться спать на чужом диване…»
Мысли плавно перетекли в видение: я и Жуль едем в клоунской повозке и целуемся, целуемся без конца и без остановки, а вместо Корчагина нас тянет Бубон. Тянет тяжело, сгибаясь и надрываясь от врезающейся в плечи упряжи. Бубон кряхтит и постанывает, и звенит колокольчиком, и цокает копытами по асфальту. «Эй! Пошел веселее!» — Жуль отрывается от моих губ, хватает хлыст, чтобы огреть по спине Бубона, но тот вдруг останавливается и оборачивается. Его лицо без грима, без красного носа, и я в ужасе отшатываюсь назад, потому что это лицо… я узнала его…
От невероятного, потрясающего открытия, я проснулась, открыла глаза и тут же поняла, что разбудил меня вовсе не страшный сон, а звуки глухих ударов, раздающиеся из зала. Удары были размеренные и монотонные, как стук огромного маятника.
Оказалось, что я проспала долго, преступно долго: за окном стемнело, а значит, уже был даже не вечер, скорее — ночь. В зале тоже было темно, только вдалеке, в противоположном углу, темноту разряжало слабое освещение. Скорее всего, там был точечный светильник, освещающий лишь небольшое пространство.
С замирающим сердцем я осторожно выглянула из-за ширмы.
В противоположном углу зала, в одних спортивных трусах прыгал человек и ожесточенно колотил боксерскую грушу.
Это был Щит. Я узнала его по смуглой спине, по коротко стриженному затылку, по резким и сильным движениям, по мелькающим в ударах локтям, по мочкам ушей, по капелькам пота на спине… На нем не было боксерских перчаток, — он молотил грушу голыми кулаками, и обуви на нем не было, — он скакал босиком, и почему-то от этой неполной экипировки он напоминал молодое животное, которому некуда деть свою силу и резвость.
«Какая у него задница!» — вдруг восхищенно сболтнула бабуля, смирно молчавшая целый день.
«Тебе не стыдно?! — возмутилась я. — Ты играла Рахманинова, Скрябина, Чайковского, Вагнера и даже Листа! А говоришь мне про…»
«Не стыдно! Здесь ничего не стыдно, Аська! И так хочется наверстать упущенное!! Я никогда не говорила тебе, что твой дед был ни к черту не годным любовником?!»
«Заткнись! Меня не интересует любовный пыл моего деда, которого я и в глаза-то не видела! Лучше посмотри на физиономию этого кикбоксера, когда я тихонечко подкрадусь и окликну его из темноты…»
«Аська! Там в углу такие, такие маты!! Как ты думаешь, на них удобно…»
«Бабуля, немедленно замолчи! Не узнаю сегодня тебя».
«… я хотела сказать — падать! Падать, когда прыгаешь через козла! Ася, детка, я ведь ни разу в жизни не прыгнула через козла! Ну до чего обидно!»
«Я люблю Константина Жуля! Я спасу Константина Жуля!» — попыталась я заглушить бабкину болтовню.
Она и впрямь замолчала. Обиделась, наверное. Ну и пусть.
Я на цыпочках подкралась к Щиту.
— Здравствуйте, Щит! — с усмешкой сказала я.
Он вздрогнул спиной и замер с занесенной для удара рукой.
— Выспалась? — не оборачиваясь, спросил Дьяченко.
Эффекта внезапности не получилось. Он видел, как я дрыхла на его диване, и наверняка рассматривал меня спящую; наверное, у меня отвисла губа, некрасиво смялась щека, наверное, я бормотала что-то во сне, может быть, морщилась, а может быть, сопела, свистела, или хуже того — пузыри пускала.
От досады и злости я сжала руки в кулаки так, что ногти впились в ладони.
— Я не спала, — сквозь зубы процедила я, чувствуя, что начинаю отчаянно ненавидеть этого Сергея Щита Дьяченко. Он все же провел свой незавершенный удар и снова начал размеренно колотить грушу, словно я не стояла у него за спиной, растерянная и злая.
— Ты не хочешь знать, зачем я пришла?
Он промолчал, только удары стал наносить сильнее и чаще.
Я чувствовала запах его разгоряченного тела — запах пота, дезодоранта и еще чего-то терпкого, чуть с горчинкой, наверное, это был его собственный запах, который не смог перебить ни пот, ни парфюм.
Я обошла грушу с другой стороны, чтобы видеть его лицо. Лицо было хмурым, сосредоточенным и непроницаемым. Наверное, я подошла слишком близко, потому что отскочившая от удара груша сильно шибанула меня по лицу. Я упала, больно ударившись затылком о пол. Дьяченко, одним прыжком очутился возле меня.
— Больно? — он присел рядом на корточки и приподнял ладонями мою голову. — Ты что — дура, лезть под удар?!
Перед глазами плясали разноцветные мушки, в ушах стоял гул, а в голове, удобно лежавшей в руках кикбоксера, не было ни одной умной мысли.