Щит земли русской
Шрифт:
Слева от входа вдоль стены было устроено широкое ложе. На рядне, тесно прижавшись, лежали светловолосые девочки – пять головок и пять разбросанных по рядну толстых косичек. Спали девочки, голод ли свалил их – Вольга того не знал. Навстречу ему из-за очага поднялась невысокая и худая жена ратая Луки – Рута. На руках ее лежала спеленатая белой холстиной шестая дочь – младшая, грудная. Голодные глаза были невероятно большими на сером лице девочки. Рута тихо покачивала дочь, хотя она и не кричала. Вчера же, перед самой ночью, через открытый дымник землянки долетал ее тоненький голосок.
«Досыта накормить бы их, обогреть, – горько подумал Вольга и молча протянул Руте горшок с похлебкой. – Да чем? Самим, поди, скоро так-то бедовать…»
Рута бережно пронесла горшок к очагу и поставила там, потом повернулась к Вольге.
– Спаси бог вашу семью, – проговорила она и плавно поклонилась в пояс. – Сколь щедра Виста, от вас с Вавилой отрывая корм моим девочкам. Земно кланяюсь ей, скажи.
– Приходи в гости к нам, – услышал он голос Руты уже за дверью, прикрывая ее за собой. И опрометью пустился к своему двору.
– Проклятые печенеги! – выкрикивал Вольга и размахивал на бегу кулаками, будто сам каган стоял перед ним. – Да пошлет на вас бог неба всепожирающую чуму!
Едва обогнул свое подворье и проулком выскочил на улицу, остановился. Навстречу, с превеликим трудом переступая ногами по пыли, шел бондарь Сайга. На продолговатом, оспой изъеденном лице накрепко залегла нездоровая желтизна, даже летнее солнце не могло загаром скрасить ту желтизну – знак укоренившейся болезни.
Из подворья вышел отец Михайло, увидел товарища, подошел, поддержал под другую руку – бондаря вел куда-то слабый телом сын Боян.
– Зачем встал с одрины, друже Сайга? Лежал бы, сил набирался после раны-то, – укорил отец Михайло.
Бондарь остановился, покашлял в кулак, скорбно опустил голову на грудь.
– Сколь дней уже лежу, Михайло, а сил не прибывает. Текут из меня силы по капле, как из весенней сосульки под стрехой… неведомо куда. Видел ты засыхающее дерево? Сперва одна ветка усохла и отвалилась, потом другая листьев по весне не выкинула. Тако же и я теперь. Нет должного корма, друже Михайло, сохну…
– Куда же теперь бредешь?
Бондарь Сайга указал взглядом в сторону торга, за которым виден по обок с княжьим теремом терем посадника Самсона.
– Продам себя посаднику, пусть впишет меня в холопы, но даст семье возможность жить.
Отец Михайло, а с ним почти разом и Вольга охнули: мыслимое ли задумал бондарь Сайга? Боян уткнул лицо в руку бондаря, затряслись худые костлявые плечи. Вольга не стерпел – и у него заломило в горле, словно подавился крупной костью и не дохнуть. Хлипнул носом, положил руку на плечо друга.
– Воли надумал себя лишить? – почти прохрипел отец Михай ло, а сам в унынии поник бородой на платно, сокрушаясь – помочь бондарю он бессилен.
Сайга вытянул перед собой обе руки.
– Вот, две руки у меня, друже. Левая волю держит, а в правой – жизнь Мавры и сына Бояна, да и своя заедино. Какую ни терять, все одно больно. А правая все же нужнее… Живут как-то и в холопах. Идем, за свидетеля будешь перед посадником.
Отец Михайло пошел рядом с бондарем. Шел медленно, будто и самому предстояло продавать себя посаднику в извечные холопы, а теперь отсчитывал последние шаги вольной жизни, оттягивал роковой миг самопродажи…
Достучались. Посадник вышел на крыльцо, изобразил на лице скорбь. Должно, решил, что кузнец и бондарь пришли просить корм, не имея ни одного резана.
– А ведь отказывался ты, Михайло, когда давал я тебе серебро, провожая Янка в Киев, – уронил недовольно посадник, вспомнив гордость кузнеца перед воеводой. Отец Михайло не ответил на то ни словом.
Бондарь Сайга с трудом поклонился посаднику, покашлял в кулак, сказал:
– Надумал я, посадник Самсон, продать себя в холопы. Возьмешь ли на свой прокорм меня и моих домочадцев?
Посадник дернул бровью, склонил крупную голову набок: знал, какой отменный товар готовит бондарь Сайга! На его кади, бадейки, ковши и корытца в Киеве всегда великий спрос, а стало быть, выгода от этого будет не малая. Не мешкая, послал дворового отрока за княжьим ябедьником [56] Чудином. Тот явился тут же, со свитком и гусиным пером. Не заходя в дом, на крылечке, жмуря глаза от яркого солнца, тощий и скрипучий при ходьбе Чудин старательно писал под диктовку посадника Самсона самопродажную грамоту.
56
Ябедьник – княжеский чиновник, судебное должностное лицо.
«А быть тебе, бондарь Сайга, отныне холопом у посадника Самсона даром, без платы, едино за прокорм с домочадцами до скончания живота твоего. А будет так, что по немощи своей не заработаешь прокорма боле, а захочешь отойти в вольные люди, то платил бы ты ради такого выкупа три гривны».
Чудин писал, а Вольге казалось, будто скрипят тяжелые затворные ворота в клетях посадника, и нет теперь другу Бояну воли бегать с ними на Ирпень-реку: у посадника и Бояну сыщется работа на подворье или в поле стадо пасти.
– Жить будешь, как и ранее, в своем дворе, – неожиданно сказал посадник Самсон, и Вольга услышал, как облегченно вздохнул Боян. – Но все рукоделие отныне станешь приносить сюда. Я сам и буду сбывать в Киеве. А теперь тебе выдадут кормовые. Ступай в повалушу.
Вольга оставил Бояна дожидаться своего отца Сайгу, медленно побрел прочь от посадникова терема. И вновь вспомнил землянку Луки, голодных девочек и серое лицо Руты. Не было сил идти спокойно, и он побежал со всех ног.
Во дворе Василько скучал у телеги, бесцельно ковыряя землю острой палочкой. Рядом Воронок на привязи, тянется мокрыми губами к пожухлой и вытоптанной траве подворья: уже несколько дней стоит жара и ни одного дождя над Белгородом. Три дня тому назад вышли они за вал травы нарвать вместе с княжьими дружинниками, да оказалось, что в треховражье печенегов едва ли не больше поналезло, чем кустов выросло. Схватились дружинники за мечи, сеча вышла краткой, но кровавой – отбились, благо лучники со стены помогли, как отбежали на свой вал под стены. Василько с Вольгой успели нарвать травы котомку, но надолго ли это голодному коню? А чем кормить коня назавтра?