Щорс
Шрифт:
— Будь милостив, всем обществом тебя просим, уважаемый наш товарищ Щорс. Недалеча, чай, ушли, проклятые. Поймай их и скотину отыми, — заговорили все, перебивая друг друга.
— Низко кланяемся тебе, красный герой. Отыми у грабителей.
— А это, значит, — пояснил кто-то из толпы, показывая на бумагу, — мы опись учинили, какая у кого скотина угнана, с ейными приметами, чтобы недоразумения не было, когда скотину нам вертать будешь.
В том, что Щорс вернет им скотину, никаких сомнений ни у кого, видимо, не было.
Население местности, по которой наступали богунцы, хорошо знало Щорса. Полк проходил районы первых боев щорсовского отряда
На пути из Злынки в Городню приток добровольцев не прекращался. Наступая, полк продолжал разрастаться. Щорс не успевал формировать новые роты. Оружия хватало — гайдамаки, отступая, бросали его, — но с обмундированием было плохо. Морозы все крепчали, вьюга утихала ненадолго, а многие богунцы были одеты по-летнему. Шинелишки у всех были старые, изношенные, ветер насквозь продувал их. Сапоги стали редкостью. Одни ходили в опорках, другие в лаптях. Красноармейцы замерзали на посту.
Как-то ночью, в метель, Щорс, проверяя посты, нашел занесенного снегом красноармейца. Из сугроба торчал только штык. Щорс вытащил из-под снега уже застывший труп. Красноармеец был в лаптях и в шинели, не прикрывавшей даже колен. По гигантскому росту и седой бороде Щорс сразу узнал Прокопенко, того самого деда, который пришел вместе со своим внуком. С трудом подняв труп на лошадь, Щорс привез его в штаб и положил на скамейку. Долго, молча, с обнаженной головой, стоял он перед замерзшим на посту стариком-красноармейцем. Все входившие в штаб, взглянув на Щорса, тоже снимали фуражки, папахи. Никто не решался заговорить. Щорс мял в руках полы ветхой шинели красноармейца.
Прокопенко-внук, прибежав в штаб, грохнулся на колени перед дедом.
— Один я теперь остался, дидуся! Один на всем свете белом из всего нашего милого семейства… Тятьку и матку немцы шомполами запороли… И ты, дидуся, на посту своем погиб от мороза лютого!
Поднявшись, Прокопенко-внук вытер кулаками слезы и сказал, обращаясь к неподвижно стоявшему Щорсу:
— Товарищ командир, дозвольте мне с дедом винтовку поменять. Может, заговорена она. Больно уж метко бьет.
Щорс взял стоявшую в углу винтовку деда и молча передал внуку. Потом пожал ему руку и сказал:
— Насчет заговоров это ты выкинь из головы. Помни, что дед твой был хороший стрелок…
В эту же ночь замерзли на посту еще два красноармейца. Их хоронили на рассвете. Вьюга продолжала бушевать. Щорс стоял над могилой с непокрытой головой. Когда бойцов опустили в могилу, он сказал только одну фразу:
— Богунцы замерзают на посту, но они никогда не покидают пост.
Начались серьезные бои. Еще в Новозыбков полк вступил, как на парад, торжественно встреченный местными рабочими, но Городню уже пришлось брать с боем, а у Седнева отчаянные атаки богунцев несколько раз захлебывались в огне. Здесь дорогу на Чернигов закрывали офицерские части гайдамаков. Только с наступлением темноты полк, во главе со Щорсом, ворвался в местечко, из которого гайдамаки, бросая орудия, пулеметы, обозы, бежали по дороге на Чернигов.
Ведя полк в атаку, Щорс всегда был впереди. У него было несколько нигде не записанных, но твердых, обязательных для всех правил. Одно из них гласило: «Командиры и коммунисты должны быть всегда впереди».
Людей, которые уклонялись от этого правила, Щорс презирал, в полку они долго не удерживались. Однако, он не любил красоваться своей отвагой. Удалым атакам, рассчитанным на эффект, он предпочитал обдуманность и расчет, ошеломляющую внезапность нападения. В бою за Чернигов щорсовская тактика решила участь гетманского корпуса.
Генерал Терешкович, командовавший гетманским корпусом, расположенным в Чернигове, был убежден, что красные еще далеко. Чтобы поднять настроение офицерства, он решил устроить банкет. До глубокой ночи в губернаторском доме гремел оркестр, кружились пары танцующих. А в это время Богунский полк стоял уже в нескольких километрах от города. Второму и третьему батальонам Щорс приказал наступать на Чернигов в лоб, а первому — идти в обход правым флангом и занять переправы на Десне.
На рассвете, опрокинув гайдамацкие заставы, богунцы стремительно ворвались в город. Начался бой на улицах. Застигнутые врасплох гайдамаки не могли оказать серьезного сопротивления. На одной из центральных улиц взвод богунцев во главе со Щорсом преследовал отступавших юнкеров. Было еще полутемно. Падал снег. Верхом на лошади метался какой-то генерал. Как выяснилось потом, это был сам Терешкович. Приняв богунцев за петлюровцев, он гневно накинулся на них:
— Що ж вы робыте, паны атаманы? Вы ж ще не бильшовыки! Мы ж боремся з вамы за одну идею.
— Продерите очи, пан генерал, — сказал Щорс, подъезжая к нему на лошади, — город занят красными.
— Что за глупые шутки!.. — Генерал сразу заговорил по-русски.
— Шутить я не собираюсь, а расстрелять прикажу.
В это время на одной из соседних улиц духовой оркестр вдруг заиграл «Интернационал». Дело произошло так: гайдамацкий оркестр, бежавший из губернаторского дома, попал под пулеметный огонь. Музыканты распластались на снегу, пряча головы за медные трубы. Богунцы, прекратив огонь, приказали музыкантам встать и играть «Интернационал». Приказание было выполнено моментально. Повеселевшие музыканты стали по местам. «Интернационал» они сыграли отлично.
Богунцы-конвойные, оставленные при оркестре, сейчас же завязали с музыкантами дружескую беседу. Оказалось, гайдамацкий оркестр, ожидая прихода красных, сумел тайком разучить «Интернационал».
Беседу прервал Щорс, прискакавший со своим адъютантом.
— Молодцы, хлопцы! — крикнул он. — Зачисляю в штат полка! Адъютант, пиши приказ. Конвой, шагом марш! Оркестр — «Интернационал».
Щорс махнул рукой.
Кругом шел бой, трещали пулеметы, ухали ружейные залпы, а оркестр гремел «Интернационал». Как только он затихал, Щорс махал рукой, и музыканты снова надували щеки.
Воодушевляемые «Интернационалом», богунцы очищали город от гайдамаков, сгоняя их на скользкий лед Десны под огонь батальона, направленного Щорсом в обход.
Из Чернигова Щорс наступал на Киев через Козелец, Дымерцы, Бровары. Теперь богунцам пришлось иметь уже дело с пестрыми петлюровскими войсками. Посадив один из батальонов на сани, Щорс мчался во главе его сквозь метель, глубоким снегом, в обход петлюровских «куреней смерти» и бил их во фланг и в тыл.
Как ни умел Щорс сдерживать свой горячий темперамент, но часто в бою прорывалась наружу пылкая юношеская удаль. В такие моменты остановить Щорса было немыслимо. Дерзость, отвага его тогда не знали границ. Однажды, приказав полку наступать на занятое петлюровцами село, он взял ручной пулемет и куда-то ускакал со своим коноводом. В тот момент, когда богунцы под покровом темноты кинулись в атаку, среди петлюровцев началась паника. Потом оказалось, что Щорс вместе с коноводом пробрался в тыл к петлюровцам и открыл огонь из ручного пулемета.