Сципион. Социально-исторический роман. Том 2
Шрифт:
Сципион был тронут такой заботой сына, явленной в столь необычной и энергетически насыщенной форме, но не более того. В те времена художественный талант ценился только в изображении эпических картин битв или политических распрей, но не в передаче психологии страдающего индивида. Возможно, где-нибудь на Востоке, в эллинистическом мире, у этого художественного произведения и нашлись бы ценители, но не так дело обстояло в Риме.
Сципион позвал Публия и сообщил, что прочел его труд. Потом он некоторое время помолчал, ожидая, пока утихнет волнение молодого автора, а затем сказал:
— Работа любопытная, яркая, но… бесполезная. Она не заслужит признания граждан, потому как не является ни историческим исследованием, ни поэмой.
— Я это знаю, но я ставил перед собою более благородную цель, нежели поучать или забавлять сограждан, — с достоинством ответил Публий.
— Дорогой мой Публий, нет задачи благороднее, чем воспитывать соотечественников, но, увы, это не всегда возможно: существуют целые поколения, изначально созданные обществом слепыми и глухими. А что касается твоей цели, то скажу так: я ценю тебя как сына, но пока не могу отметить как большого историка, тогда как второе долговечнее первого, а значит,
— Оно представляется тебе предпочтительным лишь потому, что я не сумел, как следует, исполнить задуманное, — с огорчением заметил Публий.
— Нет, на избранном тобою пути дальше двигаться некуда, ты достиг вершины, так что дело не в исполнении, просто бывают такие времена, когда не стоит трогать руины разрушенных городов, а надлежит создавать новые очаги жизни. Я свое назначенье исполнил, и обескураживающий результат, ставший итогом моих побед, выбил меня с моей орбиты. Я не знаю действенных путей к выходу государства из морального кризиса, а вслепую блуждать по дебрям подлости и лжи не желаю, поэтому я ушел. А вот ты в силу своего возраста уйти не имеешь права, ты еще не исчерпал заложенный в тебя природой и нашим Римом потенциал, а потому обязан искать дорогу к победе. Я сжимал в руках меч и двигал легионы, твое оружие — стиль и мысль. Ступай же смело вперед, как в свое время сделал это я, и пусть тебе повезет больше, чем мне.
Немного подумав, младший Публий сказал:
— Да, ты прошел большую часть пути и прошел доблестно, меня же еще в детстве закружил смерч болезни и перебросил сразу к финишу. Так что мы оба у черты. Глобальное зло разлилось над миром, ныне благоденствуют лишь мерзавцы да болваны. Ведь только посмотри: нет в Риме человека, выносливее крепкого, как лошадиное копыто, Порция, пышут самыми яркими красками здоровья физиономии Теренция и Петилиев, а сколько звериной энергии у фанатичных поклонников золотого истукана слепой богини Алчности! Нам же достается только все плохое, в том числе, болезни. Так, недуг отнял у тебя славу победителя Антиоха и втоптал мой ум и прочие способности в бездонную трясину немощи. Я заметил, что в последние годы неестественно часто болеют и другие честные люди.
Сципион не знал, что ответить юному старцу, и бессильно поник головою.
Вскоре после этой сцены здоровье Публия вновь ухудшилось то ли от переутомления, то ли от разочарования, и он слег на несколько месяцев. Отец ежедневно проводил у его ложа четыре-шесть часов. Стараясь отвлечь больного от грустных мыслей, а заодно расширить его исторические познания в расчете на будущую писательскую деятельность, Сципион читал ему греческие книги. По ходу чтения они обсуждали представленные на их суд древними авторами события и особенно жарко спорили по вопросам оценки знаменитых личностей. Как это ни странно на первый взгляд, телесно слабый и вялый в жизни молодой человек проявлял большую склонность к авантюризму, нежели его отец, проведший три блистательно-дерзкие военные кампании и предпринявший неисчислимое множество отчаянно-смелых боевых операций. Публий симпатизировал таким людям, как Александр, Пирр, Алкивиад, Лисандр, Кир Младший и порою восхищался даже Ганнибалом. Сколь ни близки были по духу отец и сын, эпоха взяла свое: она раскрасила нрав представителя нового поколения в вызывающе пестрые цвета эллинистического индивидуализма. Как ни доказывал старший Сципион младшему, что объекты его восторга являются типичными представителями вымирающей цивилизации и не несут в себе ничего иного, кроме хищной энергии разрушения, тот стоял на своем и по-прежнему считал вполне допустимым для выдающихся людей использовать все имеющиеся под руками средства ради достижения славы. Впрочем, индивидуализм Публия выступал как бы незаконным сыном его мировоззрения, возникшим из мутных волн эмоций, тогда как разумом он был республиканец и при этом даже не подозревал, что одно, по сути, противоречит другому.
Пока сын находился в тяжелом состоянии, отец, забыв о собственных неприятностях, жил его заботами, но когда Публий начал выздоравливать, Сципиона снова схватило за горло оскорбление. Он опять потерял интерес к грекам, как и ко всему вообще, стоящему по ту сторону преграды, отделившей его от мира. Однако на этот раз отчуждение не стало полным. Слишком свежо было впечатление от недавней встречи с любимыми чуть ли не с детства героями, от только что возобновленных в памяти сцен великих общественных потрясений и личных драм. Пред мысленным взором чередою прошли многие цивилизации в своем рождении, расцвете и крахе, он прожил десятки пестрых, головокружительных, с крутыми изломами жизней, успел побывать Фемистоклом, Павсанием и Камиллом. Еще в юности его потрясли их судьбы, еще тридцать с лишним лет назад он с неким пророческим трепетом внимал страданиям этих людей, и вот теперь сам оказался в их положении. Поток несчастий Сципиона влился в море людского горя, и течение его замедлилось. С позиций целого частное стало казаться не столь уж значительным.
Он длительное время барахтался в этом море человеческих несчастий, смывая его едкими водами грязь оскорбленья со своей души. Но наступил момент, когда он стал захлебываться этой смесью слез и крови и почувствовал необходимость выбраться на сушу. Оказавшись на берегу, Сципион попытался обозреть весь гигантский клокочущий скорбью котлован людских бед и заглянуть за горизонт в надежде обнаружить там величественные горы и вьющийся в них путь к восхождению. Но сколько он ни напрягался, глаза его видели только страдания, а уши слышали лишь стоны. Чтобы проникнуть за горизонт, необходимо руководствоваться высшим зрением, присущим именно человеку. Где оказываются бессильны органы чувств, там дорогу прокладывает разум. Сципион предпринял попытку осмыслить историю, а для этого ему в помощь потребовались не анналисты, а философы. Так он перешел на следующую и предельную ступень человеческого знания.
В вопросах построения справедливого государства греки не могли быть советчиками Сципиона. Ему, выросшему в период расцвета республики, их умозрительные политические конструкции представлялись не только наивными, но и реакционными. По его мнению, невозможно было даже измыслить более порочного порядка, чем платоновское разделение людей на сословия правителей, стражей и работников с их профессионализацией по областям жизни. Распределение обязанностей дает хороший результат в материальном производстве, но никак не приемлемо в духовной сфере. Что станется с человечеством, если уделом одних людей будет мудрость, вторых — мужество, а третьих — тяжкий труд? Лишившись гармоничного развития, человек утратит себя как личность и превратится в существо уже иной породы. Как истинный римлянин, Сципион считал, что каждый гражданин должен быть хозяином не только своих вещей, но и самому себе, а поскольку люди живут сообща, то и заниматься управлением им надлежит также сообща. Вследствие того, что общество оформлено в виде государства, и именно государство распоряжается людьми вместе с их скарбом, то есть решает вопросы войны и мира, устанавливает законы, поощряет и наказывает, каждый человек должен иметь реальную долю в управлении этим государством, соответствующую его значению. Любое отчуждение от власти какой-либо группы или категории людей под предлогом профессионализма, делает их слепыми исполнителями чужой воли, причем почти всегда чуждой им, потому что правящий класс обязательно использует свое господство в собственных интересах. Никто из правителей никогда добровольно не позаботится о гражданах, если те не имеют на него ответного влияния, а значит, такие, отстраненные от власти люди фактически окажутся в положении рабов или точнее — обывателей, что гораздо прискорбнее, ибо не все рабы сломлены духовно, но никогда не было, нет и не будет обывателя с высокой и свободной душой. Бесспорно, не каждый человек обладает талантом вождя, но и не всякий умеет лепить горшки, и не всякий может сочинять стихи. Однако из этого не следует, что гончар должен быть рабом поэта или поэт — рабом гончара. Пусть прирожденный лидер руководит, но не получает за это особых прав, как не получают их гончар и поэт. А для того, чтобы правитель выражал своей деятельностью чаяния всех сословий граждан, эти сословия должны иметь возможность воздействовать на правителя через народное собрание, избирательные комиции и суд, в этом и будет заключаться их участие в управлении. Все это было ясно Сципиону, как и любому римлянину, однако он не судил строго Платона, понимая, в какое время тот жил. В век упадка греческих республик, в период, когда люди при материальном благоденствии деградировали в идеологическом, а следовательно, и в личностном плане, так как идейность для мировоззрения — то же, что направление для вектора, Платон не мог представить иного средства укротить броуновское движение узкокорыстных интересов мелких, как молекулы, индивидов, кроме военной силы целого класса профессиональных стражей. Его ум был целиком занят поиском политической системы, способной обуздать человеческие пороки, тогда как следовало думать о том, как построить общество, ориентированное на положительные качества и воспитывающее доблесть, ибо, как сказал Антисфен, государства погибают, если перестают отличать хороших граждан от дурных. Впрочем, игнорируя результирующую идею Платона, Сципион использовал его труды для изучения «чистых» форм политической власти, поскольку ему требовался материал для ответа на главный вопрос. Увы, несмотря на то, что Римская республика со своим сложным политическим устройством, снабженным двумя параллельными обратными связями (комиции и трибунат), являла собою новое качество в сравнении не только с утопией Платона, но и со смешанной структурой управления, предложенной Аристотелем, она, подобно предшественникам, также не выдержала испытания богатством и вдруг резко покатилась к закату, пока еще только моральному, за которым, однако, как доподлинно знал Сципион по историческим примерам, неизбежно, хотя и с временной задержкой, последует интеллектуальный, а затем и материальный упадок.
Еще и еще раз перечитав труды греческих мудрецов и поразмыслив над собственным опытом, Сципион пришел к выводу, что не все определяется государственным устройством, что порок может проникать в общество снизу или со стороны, минуя властные структуры, и поражать непосредственно самих людей, которые затем портят и государство. Его интерес с политики переключился на нравственность, и он принялся изучать уже не полисы в эпоху их распада, а граждан этих полисов. Когда-то его занимали лишь политики и полководцы, но теперь он обратился к остальным людям, стремясь выяснить, кем они стали и в чем искали спасенья для своих страждущих душ.
Образцы мировоззрения мыслящего эллинистического человека были даны в учениях основных философских школ той эпохи. С немыслящими все обстояло проще и скучнее: они являлись слепыми функционерами, всецело подчиненными окружающим условиям, рабами злобной мелочной страсти наживы, и ныне, по прошествии лет, могли привлечь внимание разве что могильных червей или древесных корней, питающихся перегноем тех, кто сгнил еще при жизни.
Сципион, как и большинство римлян, всегда тяготел к стоицизму, однако сейчас, в период второго рождения интереса к Греции, увлекся киниками. На изломе эпох у него возникла потребность пересмотреть взгляды на человека и общество, произвести переоценку ценностей, а именно этим в свое время занимались киники. Когда рушились греческие государства, разлагалась коллективистская полисная мораль, и по трупам растоптанных человеческих душ властно шагало богатство, обращающее в рабство знатных и простолюдинов, молодых и старых, мужчин и женщин, у людей, избежавших петли этого завоевателя, возникло резкое неприятие всего окружающего. Им претил новый порядок, устанавливаемый алчностью, но и прежние ценности, на которых выросла античность, казались смехотворными и вызывали скептицизм. Любовь к Родине, честность, справедливость, жажда подвига и славы — все то нравственное оружие, которое сплачивало людей общины и способствовало их восхождению из дикости животного мира к высотам человеческой культуры, ныне было изгнано из практической жизни. Утратив опору в существующей реальности, эти нормы человеческого взаимодействия бесплотным призраком повисли в душах людей, смущая их совесть своею вечной, неистребимой красотой и приводя в замешательство рассудок бесполезностью и даже вредоносностью для адаптации в имеющихся бытовых условиях. Благородство стало помехой для достижения успеха в порочном обществе, а потому утратило жизненную силу и превратилось в словесную ширму, прикрывающую суетную низость, в завесу лицемерия, под покровом которой ползучая корысть творила свою гнусность, и именно в этом качестве оно было отторгнуто честными людьми.