Сципион. Социально-исторический роман. Том 2
Шрифт:
В Риме долго не хотели придавать значения слухам о военных приготовлениях Карфагена, но жалобы пунийских «доброжелателей», не хотевших возрождения Отечества ценою собственного разорения до уровня обычных людей, множились чуть ли не с каждым днем, и в конце концов сенаторы заволновались. Вопрос о положении в Африке был вынесен на обсуждение Курии. Кое-кто из сторонников Катона, бывших тогда в силе, потребовал от сената без промедления снарядить войско и уничтожить ненавистный город раз и навсегда или, по крайней мере, заставить пунийцев выдать им на расправу Ганнибала. «Впрочем, одно другому не мешает», — цинично добавляли они. Эта агрессивная группировка уже покалечила первую Сципионову провинцию — Испанию, а теперь зарилась и на вторую. Но большинство сенаторов не решалось затевать войну в Африке, пока не снята угроза с Востока в лице Антиоха. Выразители этой позиции предлагали отправить в Карфаген посольство, чтобы непосредственно оценить степень опасности и попытаться уладить дела мирным путем, опираясь на местную олигархию. Лишь Сципион и некоторые из его ближайших друзей возражали против всякого вмешательства во внутренние дела Карфагена. Сципион доказывал, что у Рима есть
Однако, хотя сенаторам очень нравились речи принцепса, они все реже следовали им в своих поступках, ибо зов чрева звучал в них громче гласа души, и обычно одерживало верх стремление к сиюминутным выгодам. Сципиона не поддержали даже его ближайшие родственники и соратники Публий Назика и брат Луций. Правда, было отвергнуто и агрессивное предложение сенаторов катоновского склада. Победила умеренная сенатская середина: в Карфаген командировали послов якобы с целью разобрать конфликт пунийцев с Нумидией, в действительные обязанности которым вменялось поддержать партию Ганнона авторитетом Рима и помочь ей вернуться к власти. Делегация состояла из двух консуляров Гнея Сервилия и Марка Клавдия Марцелла, к которым присоединился Квинт Теренций Куллеон — бывший пленник пунийцев, освобожденный Сципионом.
Состав посольства позволял Публию надеяться на спокойное развитие событий, так как двое из троих его членов принадлежали к Сципионову лагерю. Но Сервилий частенько забывал о родственных и дружеских связях, если ему предоставлялся шанс громко заявить о себе, а Теренций пылал страстью мести к своим обидчикам, так что Марцелл тоже мог рассчитывать на эту нестабильную пару в реализации собственного, весьма жесткого курса.
Когда римская квинкверема вошла в обширную карфагенскую гавань, когда послы увидели мрачный гигантский многоэтажный город и бесчисленные толпы пунийцев на пирсе, все они, не сговариваясь, прониклись ненавистью к этому вековому сопернику их Отечества и к его самому энергичному сыну — Ганнибалу. Поэтому римляне сразу принялись за дело. Они встретились с видными представителями земельной олигархии, затем для них был устроен митинг на главной площади, куда, ввиду прохладного отношения к гостям плебса, согнали торговцев новой волны и лишившихся тучных государственных кормушек чиновников, которых в Карфагене насчитывалось немало тысяч. Эта толпа несколько часов сотрясала воздух Отчизны криками: «Хвала Риму, давшему нам свободу в нашей деятельности!»
Здесь же, во враждебной ему среде дефилировал, как ни в чем не бывало, Ганнибал. Он даже перекинулся несколькими словами с Марцеллом на греческом языке и вообще всячески демонстрировал невозмутимость. Но по всему городу уже сновали его агенты, готовя восстание, а в Бизацене снаряжался в дальнее плавание корабль на случай, если попытка восстания провалится, на который с самого утра сносили груды знаменитых ганнибаловых сокровищ.
Римляне застали баркидцев врасплох. Увлеченные внутренними делами, они забыли о заморских союзниках своих политических врагов. Кроме того, эта партия не была готова к функционированию в нестандартных условиях при активном прессинге соперника по всему фронту, поскольку в ней не было, за исключением Ганнибала, крупных личностей, способных в трудной ситуации брать инициативу на себя. Ганнибал, прекрасно ладивший с солдатами и офицерами низшего и среднего звеньев, действительно, как упрекали его соотечественники, не терпел рядом с собою значительных людей, потому вокруг него никогда не было соратников, равноценных Гаю Лелию, Квинту Цецилию и Масиниссе у Сципиона. Так же, как и в других случаях, в ходе этого предприятия по оздоровлению государства он постепенно, по мере того, как набирал силу сам, отсеивал из своего окружения излишне талантливых, по его мнению, людей. В результате такой кадровой политики его партия оказалась не способной действовать в кризисной обстановке. Конечно, это была только одна из причин, помешавших Ганнибалу победить, а в первую очередь ему не хватило времени.
Ближе к вечеру, в итоге суммирования поступающих с разных концов города сведений о состоянии дел, выяснилось, что баркидцы не готовы к полномасштабному восстанию, то есть они не имеют сил, достаточных для победы в короткий срок, тем более, что под предлогом митинга противник захватил центр города, а промедление грозило вторжением римских легионов и окончательным крахом. Взвесив все «за» и «против», Ганнибал решил перевести свою партию в подполье оппозиции и ожидать лучших времен, а сам вознамерился бежать от преследований врагов, чтобы вдали от родных мест, на чужбине энергичной деятельностью ускорить наступление этих самых лучших времен.
Лениво посвистывая, почти без свиты и без багажа Ганнибал вышел за городские ворота, словно направлялся на вечернюю прогулку, вразвалочку прошел к угловой башне, вскочил на приготовленного ему коня и галопом устремился в Бизацен. Погрузившись там на скрипящий и стонущий под грузом золота и прочих драгоценностей корабль, Ганнибал на рассвете вышел в открытое море.
5
Итак, успех Ганнибала, пусть и кратковременный, всколыхнул Сципиона. Этот пример продемонстрировал непрерывность движения жизни, а также непредсказуемость и даже вычурность судьбы. В потрясающей активности Пунийца, не теряющего вкуса к деятельности ни при каких обстоятельствах, Публий увидел упрек собственной пассивности, укор апатии, вызванной созерцанием торжества довлеющих над людьми сил тяготения, которые прижимают их души к земле всякий раз, когда за них прекращают бороться посланцы небес. Правда, иногда он ловил себя на попытке благого самообмана и уличал разум в поисках какого-либо повода для искусственного возбуждения интереса к жизни. Но, как бы ни обстояло дело с его чувствами и психологией, в любом случае ему пора было очнуться от дремы прозябанья.
Сципион начал добиваться второго консульства, не только исходя из желания перехватить политическую инициативу у Фуриев, Фульвиев, Валериев и Катонов, но, главным образом, в надежде получить назначение в Испанию, чтобы залечить раны, нанесенные этой стране варварским правлением Катона, и спасти ее для Отечества. Судьба Испании волновала его по-особому, и именно в последние годы он как никогда часто вспоминал свою первую провинцию.
Жизнь перестала радовать Сципиона. Ныне он был богат и знаменит гораздо больше кого-либо из соотечественников, включая предков. Но счастье просачивалось сквозь груду денег и уходило в небытие, как в песок; и со славой оно теперь общалось менее охотно, подозревая ее в неискренности и холодности. От того, что сегодня Сципион занимался делами в облицованном мрамором кабинете, у него не прибавлялось мыслей, высота дворцовых сводов не возвышала душу, а его любовь к жене с каждой ночью становилась все меньше и тусклее, несмотря на огромное ложе и золотую отделку спального покоя. Известность его имени тоже лгала ему в последнее время, приводя в дом фальшивых друзей, проходимцев и лицемеров. Сладостный гимн славы превратился в назойливый хор просьб о должностях и провинциях, который Публий неизменно слышал даже в самом отдаленном углу перистиля. Правда, у него уже было четверо детей. Но и здесь не все складывалось благополучно. Старший сын, Публий, по-прежнему оставался болезненным и слабым до такой степени, что не мог играть с другими детьми и учиться в школе, а необычайный по его возрасту ум и тонкая душа будто специально были даны ему насмешливой природой для того, чтобы острее осознавать и переживать свою неполноценность. Второй сын, названный в честь прадеда и дяди Луцием, рос мальчуганом шустрым, но слишком лукавым. Он был любимцем матери и уже сейчас умел извлекать выгоду из ее слабости к нему. Отцу это не нравилось, а хитрец, смекнув, от кого ему проще добиться гостинцев, в своих симпатиях демонстративно отдавал предпочтение Эмилии. Безусловным украшением семьи были две прелестные девчушки, которые чуть ли не целыми днями со смехом порхали по дому, как бабочки, и казались единственными по-настоящему живыми существами в холодной роскоши мраморных палат. Однако, любуясь ими и наслаждаясь их радостью, Сципион омрачался, когда думал о будущем этих восхитительных созданий, ожидающем их в день ото дня ухудшающемся мире.
Увязнув в предательски топкой, как болотная жижа, повседневности, Публий лихорадочно хватался за всевозможные дела, цеплялся мыслью за любые события, чтобы выбраться на поверхность жизни, но все безнадежно утопало в тине, и он погружался глубже и глубже. Поэтому Сципион и обратился в своих помыслах к Испании. Страна, где он возмужал и вырос как полководец и государственный деятель, манила его к себе, словно сказочный край, дарящий силу, молодость и удачу. Он томился желанием вновь увидеть пейзажи гор, над которыми некогда взошла заря его славы, долин, где размашисто шествовал его победоносный дух, ощутить вольный воздух, насыщавший когда-то его горячую молодую грудь. Ему хотелось опять ступить на эту землю, родственную его внутренней природе, чтобы напитаться ее соками, и, оттолкнувшись от привычной исходной точки, с новыми силами пойти на следующий виток борьбы.
Вспоминая об Испании, Публий, конечно же, не мог не думать о Виоле. Почти стершись в его памяти под шквалом событий африканской кампании, ее образ теперь вдруг снова засиял пред мысленным взором в первозданной красоте. Так в старости болят раны ветеранов, полученные ими еще в первых битвах и казавшиеся давно залеченными. Но, внимая тяжким стонам заживо похороненной страсти, он все же не стремился увидеть эту женщину вновь. Вторая встреча с ней выглядела карикатурой на первую, а третья, несомненно, и вовсе осквернила бы остатки добрых чувств в его душе. Виола уже давно стала для него сияющим в вышине символом, отделенным от плоти. Но символ все-таки имел конкретные черты, и эти черты Публий мечтал обновленными увидеть в ее детях. Ее дочь или дочери должны были сейчас находиться как раз в таком возрасте, когда природа уже завершила свое творчество, а примитивное общество еще не успело разрушить божественный шедевр мелочными страстями. Поэтому Испания порою принимала в его воображении обольстительный женский образ и влекла к себе всеми чарами, присущими переполненной надеждами и силами юности.
На роль коллеги по консульству Сципион определил Тиберия Семпрония Лонга, сына того Семпрония, который исполнял консулат вместе с его отцом в год вторжения Ганнибала в Италию. Отношения Корнелиев Сципионов с представителями знатного плебейского рода Семпрониев всегда были весьма прохладными, а с Гракхами и вовсе враждебными, но именно с Лонгами они ладили, хотя и не числились в друзьях. Таким образом, Сципион желал возобновить партнерство с видной фамилией, включить в орбиту своей политики толкового человека, а при его посредстве — и группу мелких сенаторов, тяготеющих к Семпрониям.