Screenplay 1. Игроманка
Шрифт:
Из эпицентров людского горя камеры выхватывали скорбные сменяющиеся диалоги. Папарацци снимали припухшие лица, брали у заикающихся от слёз поклонников интервью. Некоторые журналисты, возможно, те, которым довелось общаться с навсегда ушедшей звездой лично, разделяли чувство утраты и не задавались вопросом о причинах настолько искренней скорби. Те, для кого он был яркой, но всего лишь примелькавшейся картинкой на экране, пытались понять эти причины. С лёгкой тенью недоумения, просачивающейся сквозь траурную маску, они подносили микрофоны к их искривлённым губам.
– Расскажите, кем Рональд Шелтон был лично для вас?
Отёкшие веки дрожали, голоса срывались, но они отвечали:
– Он научил меня мечтать…
– Это
– Я принесла с собой плакат, и вот тут его автограф. Видите? Я уже шесть лет его храню, моя самая дорогая вещь. Мой талисман. Была премьера фильма, и он три часа с нами общался, давал автографы, отвечал на вопросы, пока совсем не замёрз…
– Ну… понимаете, однажды я посмотрел это интервью, не знаю, видели вы, он там ещё со сломанной ногой. Помните? Да, классное интервью. Ну вот, он говорил, что не нужно ничего бояться. Смеялся, что сломанные ноги – это ерунда по сравнению с тем, что даёт свобода от страхов. И тогда я решил…
– Вы помните его глаза? Эти невероятные глаза, я не могу поверить, что они закрылись навсегда, как будто солнце погасло…
– Он изменил мой взгляд на мир. Он ведь всегда говорил: «Выбери цель и иди к ней. Ты здесь для этого…»
– Мой брат очень любил его фильмы. Говорил, что нет чувака круче, делал причёски как у него, говорил как он, отрабатывал перед зеркалом его жесты, чтоб потом клеить девчонок. Когда брат умер, я целый месяц просидела в своей комнате, наедине с его фильмами. Казалось, что брат рядом и тоже смотрит их, и мне было легче. Так и пережила. И вот теперь… простите… теперь мы и его хороним…
– Говорят, что человек жив, пока жива память о нём. Рональд Шелтон не может умереть, он будет жить всегда. В наших душах и наших сердцах.
Дикторы новостных передач по всему миру произносили одно и то же имя снова и снова. Говорили только о нём, будто не существовало ничего другого, но уже в прошедшем времени.
Сделал. Подарил. Запомнился.
Каким человеком нужно быть, чтобы тебя провожала целая планета? И каким человеком нужно быть, чтобы покуситься на жизнь того, кто принадлежит всем?
Глава 2
Я помню свои похороны.
Апрель 2011
Помню, как стояла рядом, пока скрипучие верёвки опускали мой гроб в вырытую яму. А там воды по колено – дождь с самого утра. Небо по ней плачет, говорили они. Опустился гроб, мутная могильная вода, конечно, сразу проникла сквозь щели, и все думали – лучше бы в сухую, нехорошо так. Может, кто-то вспомнил, как не любила усопшая купаться в холодной воде, поёжился вместо неё. Может, это была и я сама…
Меня хоронили в закрытом гробу. Дешёвый, обитый бордовой тканью с неровными рюшами. Вышитый из люрекса или чего-то подобного золотой крест на крышке. Две табуретки, еловые ветки под ногами, безвкусный венок с пластиковыми ядовито-розовыми цветами. Моя обрамлённая в чёрную рамку фотография в руках у какой-то старушки. Гнилой, покосившийся забор, голые корявые ветки садовых деревьев, за которыми уже давно никто не ухаживает. Свинцовое, набрякшее от непролившегося дождя небо. Стая грачей, такая шумная, что их хриплое визгливое карканье слышно даже сквозь толстое стекло. Слышны нетерпеливые вздохи соседских мужиков, пришедших на мои похороны, естественно, только поминок ради. Слышны тихие причитания незнакомых мне или давно забытых мной женщин. Слышны весёлые крики не к месту разыгравшихся детей, за которыми бегает, прихрамывая, толстая ворчливая старуха. Почему я всё это слышу, у него ведь бронированный?.. А, он курит, опустил стекло. Долго смотрю на большие ухоженные пальцы, сжимающие сигарету,
– Дай мне тоже.
– А по зубам тебе не настучать? – выпускает длинную струю дыма у водителя над головой. Тот обмахивается рукой:
– Антон Львович, ведь окно открыл…
– Выйди, подыши.
– Да ладно уж.
Антон раздражённо морщится:
– Выйди, сказал.
пожалуйста, останься, не оставляй меня с ним наедине
Водитель суетливо отстёгивает ремень безопасности, седеющий затылок мелькает между передних сидений, открывается бардачок, что-то шуршит. Дверь распахивается, водитель выходит, слышится лёгкий щелчок доводчика. Последняя затяжка, как обычно, самая длинная, окурок летит в окно, стекло поднимается. Антон поворачивается ко мне.
Я давно не видела этого выражения на его лице, поэтому, видимо, забыла, с кем имею дело.
забыла, как могу его бояться
О нет, он не один из тех угрюмых уголовников с синими наколками, которых воображение рисует при слове «бандит», нет на нём ни золотых цепей, ни тёмных очков. На первый взгляд он кажется холёным и самоуверенным бизнесменом, который проводит в дорогом спортклубе не менее пяти часов в неделю и любит похохотать над изящной шуткой. Но на второй… На второй, более пристальный, более вдумчивый взгляд он производит впечатление человека, которому ни при каких условиях не захочется перейти дорогу. Человека, который не прощает ошибок и никогда не повторяет дважды. Манера держаться холодно и отстранённо, надменность во взгляде, безграничная уверенность в собственной правоте, независимость во всём, и в первую очередь в своих суждениях. Циничная улыбка, придающая лицу выражение усталости, какая бывает у человека, вынужденного большую часть времени общаться с идиотами. Всё это открывается не сразу, но всё же просматривается сквозь сбивающую с толку, превосходно исполняемую роль дружелюбно настроенного собеседника.
Но роль это всего лишь роль, и ты прекрасно это осознаёшь, осознаёшь так же ясно, как и то, что волоски по всему телу начинают вставать дыбом, а холодный пот выделяется в самых неожиданных местах – в промежности, за коленками, на загривке. И тебе совсем не хочется, чтобы он прекратил играть эту роль, ты готов на всё, лишь бы представление продолжалось. Ты подыгрываешь, стараешься быть хорошим – для него хорошим. Говоришь то, что он хотел бы услышать, киваешь, когда он ждёт от тебя этого, нервно смеёшься, приглашённый его специальным выражением лица оценить весёлую шутку. О да, ты становишься превосходным актёром, а иначе и быть не может – ты ведь хочешь пожить ещё немного, не так ли? Ты будешь жить, пока будешь ему нравится, и вот уже включаются скрытые механизмы, о существовании которых ты и не догадывался. Механизмы, которые подсказывают тебе, какое выражение лица подбирать в ответ на каждое его слово, какие интонации должны звучать в твоём голосе и какие жесты должны исходить от твоего тела. Ты, марионетка в его руках, готов на всё, лишь бы он продолжал играть с тобой, лишь бы не наскучить ему. Ведь в его руках не только те ниточки, что управляют твоим телом, но и те, которыми ты привязан к этому миру. Один неверный шаг, и он развяжет узелок, и тебя унесёт в неизвестность, в небытие, туда, откуда ещё никто не возвращался.
– Мы же с тобой договорились, – коньячные глаза вызывающе спокойны.
Такое спокойствие мне хорошо знакомо. Оно появляется в его взгляде за секунду до того, как он отвернётся к оптическому прицелу снайперской винтовки, за пять секунд до того, как он нажмёт на спусковой крючок.
– Антон, я…
Коньячные глаза прищуриваются:
– Ты?..
– Я не смогу! Ты же знаешь, у меня ничего не получится!
– Мы обсудили это. Ты согласилась. Мы приехали к чёрту на рога для чего? Для того чтобы посмотреть, как ты будешь распускать сопли?