Сдается в наем
Шрифт:
– В самом деле? – ледяным тоном сказал Сомс.
– Но вы не окончательно меня отстраняете?
Молодой человек посмотрел на него так жалостно, что Сомс улыбнулся.
– Вы, возможно, считаете себя очень старым, – сказал он, – но мне вы кажетесь крайне молодым. Всегда и во всём рваться вперёд не есть доказательство зрелости.
– Хорошо, сэр, в вопросе нашего возраста я сдаюсь. Но чтоб доказать вам серьёзность моих намерений, я занялся делом.
– Рад слушать.
– Я вступил компаньоном в одно издательство: родитель ставит монету.
Сомс прикрыл рот ладонью – у него едва не вырвались слова: «Да поможет бог несчастному издательству!» Серые глаза его пристально глядели на молодого человека.
– Я ничего не имею против вас, мистер Монт, но Флёр для меня
– Да, сэр, понимаю; но и для меня она – все.
– Может быть. Как бы там ни было, я рад, что вы меня предупредили. И больше, мне кажется, нам нечего пока об этом говорить.
– Значит, как я понимаю, дело за нею, сэр?
– И, надеюсь, долги ещё будет за нею.
– Вы, однако, меня ободряете, – сказал неожиданно Монт.
– ДА, – ответил Сомс, – весь опыт моей жизни не позволяет мне поощрять поспешные браки. До – свидания, мистер Монт. Я не передам Флёр того, что вы мне сказали.
– Ох, – протянул Монт, – право, я готов; голову себе размозжить из-за неё. Она это великолепно знает.
– Очень возможно…
Сомс протянул ему руку. Рассеянное пожатие, тяжёлый вздох – и вскоре за тем шум удаляющегося мотоцикла вызвал в уме картину взметённой пыли и переломанных костей.
«Вот оно, младшее поколение!» – угрюмо подумал Сомс и вышел в сад на лужайку. Садовники недавно косили, и в саду ещё пахло свежим сеном предгрозовой воздух удерживал все запахи низко над землёй. Небо казалось лиловатым, тополя – чёрными. Две-три лодки пронеслись по реке, торопясь укрыться от бури… «Три дня прекрасной погоды, – думал Сомс, – и потом гроза». Где Аннет? Может быть, с этим бельгийцем – ведь она молодая женщина. Поражённый странным великодушием этой мысли, он вошёл в беседку и сел. Факт был налицо, и Сомс принимал его так много значила для него Флёр, что жена значила мало, очень мало; француженка, она всегда была для него главным образом любовницей, а он становился равнодушен к этой стороне жизни. Удивительное дело, при своей неизменной заботе об умеренности и верном помещении капитала, свои чувства Сомс всегда отдавал целиком кому-нибудь одному. Сперва Ирэн, теперь Флёр. Он смутно это сознавал, сидя здесь в беседке, сознавал и опасность такой верности. Она однажды привела его к краху и скандалу, но теперь… теперь она будет ему спасением: Флёр так ему дорога, что ради неё он не допустит нового скандала. Попадись ему только автор этого анонимного письма, он бы его отучил соваться в чужие дела и поднимать грязь со дна болота, когда другим желательно, чтобы она оставалась на дне… Далёкая вспышка молнии, глухой раскат грома, крупные капли дождя застучали о тростниковую крышу над головой. Сомс продолжал бесстрастно чертить пальцем рисунок на пыльной доске дачного столика. Обеспечить будущее Флёр! «Я хочу ей счастливого плавания, – думал он, – всё прочее в моём возрасте не имеет значения». Скучная история – жизнь! Что имеешь, того никогда не можешь удержать при себе. Одно отстранишь, впустишь другое. Ничего нельзя за собой обеспечить. Он потянулся и сорвал красную розу с ветки, застилавшей окошко. Цветы распускаются и опадают, странная штука – природа. Гром громыхал и раскалывался, катясь на восток, вниз по реке; белесые молнии били в глаза; острые вершины тополей чётко рисовались в небе, тяжёлый ливень гремел, и грохотал, и обволакивал беседку, где Сомс сидел в бесстрастном раздумье.
Когда гроза кончилась, он оставил своё убежище и пошёл по мокрой дорожке к берегу реки.
В камышах укрылись два лебедя – его старые знакомцы, и он стоял, любуясь благородным достоинством в изгибе этих белых шей и в крупных змеиных головах. «А в том, что я должен сделать, нет достоинства», – думал он. И всё-таки сделать это было необходимо, чтобы не случилось чего похуже. Аннет, где бы она ни была днём, теперь должна быть дома – скоро обед. По мере приближения момента встречи с нею всё труднее было решить, что ей сказать и как сказать. Новая и опасная мысль пришла ему на ум: что если она захочет свободы, чтобы выйти замуж за этого типа? Все равно развода она не получит. Не для того он на ней женился. Образ Проспера Профона лениво профланировал перед глазами и успокоил его. Такие мужчины не женятся. Нет, нет! Мгновенный страх сменился досадой. «Лучше ему не попадаться мне на глаза, – подумал Сомс. – Армянобельгийская помесь. Ублюдок, воплощающий…» Но что воплощал собою Проспер Профон? Конечно, ничего существенного. И всё-таки нечто слишком реальное: безнравственность, сорвавшуюся с цепи, разочарование, вынюхивающее добычу. Аннет переняла у него выражение: «Je m'en fiche». Подозрительный субъект! Космополит с континента – продукт времени. Если и возможно было более уничтожающее ругательство. Сомс его не знал.
Лебеди повернули головы и глядели мимо в какую-то им одним ведомую даль. Один из них испустил тихий посвист, вильнул хвостом, повернулся, словно слушаясь руля, и поплыл прочь. Второй последовал за ним. Белые их тела и стройные шеи вышли из поля его зрения, и Сомс направился к дому.
Аннет сидела в гостиной, одетая к обеду, и Сомс, поднимаясь по лестнице, думал: «Трудно судить по наружному виду». За обедом, отличавшимся строгостью количества и совершенством качества, разговор иссяк на двух-трех замечаниях по поводу гардин в гостиной и грозы. Сомс ничего не пил. Немного переждав, он последовал за женой в гостиную. Аннет сидела на диване между двумя стеклянными дверьми и курила папиросу. Она откинулась на подушки, прямая, в чёрном платье с глубоким вырезом, закинула ногу на ногу и полузакрыла свои голубые глаза; сероголубой дымок выходил из её красивых полных губ, каштановые волосы сдерживала лента; на ногах у неё были тончайшие шёлковые чулки, и открытые туфельки на очень высоких каблуках подчёркивали крутой подъём. Прекрасное украшение для какой угодно комнаты! Сомс, зажав разорванное письмо в руке, которую засунул глубоко в боковой карман визитки, сказал:
– Я закрою окно; поднимается сырость.
Закрыл и остановился перед Дэвидом Коксом, красовавшимся на кремовой обшивке ближайшей стены.
О чём она думает? Сомс никогда в жизни не понимал женщин, за исключением Флёр, да и ту не всегда. Сердце его билось учащённо. Но если действовать, то действовать сейчас – самый удобный момент. Отвернувшись от Дэвида Кокса, он вынул разорванное письмо.
– Вот что я получил.
Глаза её расширились, уставились на него и сделались жёсткими.
Сомс протянул ей письмо.
– Оно разорвано, но прочесть можно.
И он опять отвернулся к Дэвиду Коксу: [58] морской пейзаж, хороший по краскам, но мало движения. «Интересно бы знать, что делает сейчас Профон? – думал Сомс. – Однако я его изрядно удивлю». Уголком глаза он видел, что Аннет держит письмо на весу; её глаза движутся из стороны в сторону под сенью подчернённых ресниц и нахмуренных подчернённых бровей. Она уронила письмо, вздрогнула слегка, улыбнулась и сказала:
– Какая грязь!
58
Дэвид Кокс (1783—1859) – английский художник-пейзажист
– Вполне согласен, – ответил Сомс, – позорно. Это правда?
Белый зуб прикусил красную нижнюю губу.
– А если и правда? Ну и наглость!
– Это всё, что ты можешь сказать?
– Нет…
– Так говори же.
– Что пользы в разговорах?
Сомс произнёс ледяным голосом:
– Значит, ты подтверждаешь?
– Я ничего не подтверждаю. Ты дурак, что спрашиваешь. Такой мужчина, как ты, не должен спрашивать. Это опасно.
Сомс прошёлся по комнате, стараясь подавить закипавшую ярость.
– Ты помнишь, – сказал он, останавливаясь против неё, – чем ты была, когда я взял тебя в жёны? Счетовод в ресторане.
– А ты помнишь, что я была больше чем вдвое моложе тебя?
Сомс, разрывая первый жёсткую встречу их глаз, отошёл обратно к Дэвиду Коксу.
– Я не намерен с тобой препираться. Я требую, чтобы ты положила конец этой дружбе. Я вхожу в это дело лишь постольку, поскольку оно может отразиться на Флёр.
– А! На Флёр!
– Да, – упрямо повторил Сомс, – на Флёр. Тебе он такая же дочь, как и мне.