Сделай это нежно
Шрифт:
Как когда-то Марадона, думает Владислав и морщится…
– Ты теперь на другом уровне. А звезды… – говорит Сливка и улыбается: – Помнишь, как в одном кино: «Звезды никогда не сходят со своих орбит!» Да и мать я не брошу. Она в эту грязь корнями вросла. Да и пить начала. Куда я с ней? Лучше – мечтать. О том, что могло бы быть. Мне этого хватит.
– Бред, – говорит он. – Если бы я только мечтал, скажем, о футболе, ничего бы не было.
– Ты – другое дело. Это не совсем мечта. Ты с детства сумасшедший. И играл лучше всех. Это закономерно.
– А здесь лучше? – он обводит рукой холм и поселок.
– Пошли! – решительно встает Сливка. – Когда твой поезд? Не опоздаешь?
Они молча спускаются с холма – Сливка впереди, поникший Владислав плетется следом.
Где-то внизу тарахтит мотоцикл.
Сливка знает: это десятый круг у холма описывает Марадона. И никуда ей не деться. Она неожиданно резко останавливается, оборачивается к Владиславу – ей надо сказать что-то важное, то, что не повторит больше никогда, потому что встреча эта – последняя: нечего со столичными штучками путаться!
– Я хотела быть красивой, самой красивой из всех, – без всякого перехода с дерзким отчаянием говорит Сливка изумленному Владиславу. – Хотела завлекать мужчин, купаться в их желании быть со мной! Позволяла себе флиртовать! Сколько глупостей наделала, чтобы лучше быть, чтобы лежали они все передо мной – штабелями! Но это из-за того, что я знала: я принадлежу только тебе – вся, вся, вся. И только ты можешь знать, какая я под одеждой, – можешь положить мне руку, куда угодно. А если это сделает кто-то другой – будет убит на месте. В тот же миг! Хотела, чтобы ты мной гордился и видел: я улыбаюсь только тебе и чтобы все, все, все видели – как я тебя люблю! Думаешь, я несчастная?! Да я во сто раз буду несчастней там, куда ты меня зовешь. Я привыкла здесь – это как на переднем крае фронта, где все понятно с детства: кто свой, кто чужой, где правда, где ложь. Здесь одно сплошное кладбище, где все вместе хоронят своих. А что там? А…
Она машет рукой, быстро идет дальше, с холма – в переулок.
Ошеломленный Влад спешит за ней.
Он и не догадывается, что в переулке уже поджидают его болельщики с журналами, фотографиями, газетами и просто белыми листками бумаги – для автографов.
Толпа окружает Владислава.
Он рассеянно улыбается, механическим движением расписывается на фотографиях и журналах, следя за Сливкой, которая остановилась у киоска и смотрит на все это с улыбкой и иронией, мол, ну, разве я была не права?
Владислав кивает ей: я сейчас, подожди! Но люди все прибывают. Девушки даже успели нарвать цветов, протягивают букеты. И, он едва сдерживая досаду, что-то пишет, пишет, пишет в их блокнотах.
Но успевает заметить, как к Сливке подъезжает мотоцикл.
Она бросает взгляд на толпу и уже не улыбается.
Перебрасывает ногу через заднее сиденье…
Рев мотора.
И вот уже возле киоска никого нет…
Это было три года назад. Все вроде бы понятно. И уже даже не болит…
И с моделями он знаком, и дочери олигархов засыпают его приглашениями на «пати», и ниже чем в пятизвездочных отелях он теперь не живет.
– Ты куда? – вскакивает с кровати Николай. – Что за звонок?
– Никуда… – говорит Владислав. – Спи.
– Как – никуда, если ты одеваешься? Хочешь неприятностей? Завтра матч.
– Знаю.
Ему не до разговоров. Он надевает то, что было под рукой – спортивный костюм, достает из чемодана деньги, засовывает в карман.
Выглядывает в окно – десятый этаж…
Хорошо бы исчезнуть незаметно, ведь «че», суровый тренер, настороже и может запросто околачиваться в холле до полуночи, потому что знает: ребята молодые, а тут, в «Паласе», красивых проституток – немеряно. Вот и должен пасти их, как цыплят. Победа завтра необходима. Не будет победы – «хозяин» три шкуры спустит!
Вельченко осторожно выглядывает в коридор.
Так и есть! В конце маячит фигура в красном спортивном костюме! Здесь два лифта! И Владислав, прижимаясь к стене и не спуская глаз с тренера, продвигается в противоположную сторону.
Наталкивается на горничную в белой короне на безупречно причесанных блестящих волосах – везет сервированный и накрытый салфеткой столик.
Она уставилась.
Смотрит восторженно.
Владислав делает ей страшные глаза – тихо! И наконец поворачивает за угол, к лифту.
Кем-то занятый лифт гудит, не хочет останавливаться.
Вельченко слышит голос тренера, прижимается к стене, нервно бьет по кнопкам.
Наконец дверь бесшумно открывается.
– Стой, черт конопатый! Не пущу! – кричит «че».
Владислав вскакивает в лифт.
Двери мягко отрезают его от ярко освещенного коридора «Премьер Паласа».
До поселка детства – три часа на его «ямахе», пустяки…
Маршрутка (Трагикомическая фантасмагория наших дней)
Рано нынче снег выпал!
Завалил за ночь весь город. Небо просветленное, как глаза ангела.
Закрывает свою маленькую приходскую церковь отец Серафим (в быту – Петрович), зевает, задувает свечу. Домой бы надо поскорей.
И вздрагивает: выходит к нему из дальнего угла прихожанка, он ее еще вечером заметил – истово так поклоны била.
– Отче… – говорит.
Перекрестился отец Серафим от неожиданности, говорит:
– Чего тебе, сестра?
– Вот вы, отче, говорите, что геенна огненная алчных терзает…
– Терзает, сестра, ох, как терзает… – устало вздыхает отец Серафим. Но собирается уже уходить.
А прихожанка проход загородила, на беседу настроена:
– А вот, если мой зять, прости господи, – говорит, – алкаш, из дома все выносит… Его будет терзать?