Седьмая чаша (сборник)
Шрифт:
— Какая попытка? — изумился Бурский. — Что где-то когда-то какой-то вертолет пролетел над каким-то местом ровно в четырнадцать часов девятнадцать минут пятьдесят восемь секунд? И это — информация?
— Э-э, не такая уж и бедная информация! — возразил Шатев. — Во-первых, почему «где-то»? Известно, что Кандиларов выехал шестнадцатого сентября из Софии, тело обнаружили десятого октября — максимум через десять дней после смерти, в пещере. Значит, записку он мог написать в интервале не более двух недель, во второй половине сентября. И всего вероятней, не так уж далеко от пещеры. Мы уже согласились, что вряд ли его увезли из Видина или Толбухина, скорее всего —
— Что значит проверить? — спросил Бурский, но смутная догадка уже осенила и его.
— Слава богу, у нас еще нет частных вертолетов, а организации, которые ими располагают, можно по пальцам перечесть: военные, мы, аэрофлот и — не знаю, может, министерство здравоохранения. Вот и надо проверить, какие вертолеты барражировали во второй половине сентября над Родопами. Начнем с Родоп, а дальше посмотрим. Надеюсь, путевые листы они заполняют не хуже, чем мы — свои протоколы.
— А если вертолетов окажется много? — спросил стажер.
— Так уж и много! Не тысячи и не сотни. Два-три, откуда им взяться больше? Проверим все. Может, счастье нам улыбнется, и окажется всего один.
— Или ни одного, — глубокомысленно заметил Тодорчев.
— Легких путей в нашем деле не бывает, — осадил его Шатев. — Итак, мы единодушны: попытка не пытка.
— Да, займемся вертолетами, — заключил Бурский. — Естественно, при содействии полковника. Ты, Ники, нанеси еще один визит Кандиларовой. Спроси, что обыкновенно носил в карманах ее муж, какой марки были у него часы. А Петко остается в кабинете, для связи. В одиночестве хорошо думается, парень. Глядишь, и придумаешь кое-что.
Нельзя сказать, чтобы Кандиларова встретила гостя радушно. Или боялась худых вестей, или испытывала столь распространенное смущение при любом контакте с милицией. Однако, вопреки прохладному приему, Шатев получил ценную информацию. К счастью, Кандиларова сама заботилась об одежде супруга и не только носила в химчистку, но и перекладывала мелкие предметы из костюма в костюм при очередной смене. А менял он костюмы часто («Истинный джентельмент», — сказала она гордо). Поскольку перед отбытием мужа на курорт Кандиларова переложила все из летнего костюма в «демисезонный» (он любил это слово), ей ничего не стоило дать подробное описание содержимого его карманов. Шатев достал блокнот и принялся записывать.
В правом кармане брюк — свежий носовой платок; в левом — еще один; в заднем — ключи; в левом внутреннем кармане пиджака — бумажник с документами и деньгами, в правом — фломастер, карандаш, авторучка; в правом наружном — монеты и мелкие бумажные деньги.
— А в левом?
— Левый обычно пустой, резервный, так сказать.
— Вот это называется порядок! — восхищался капитан. — И всегда именно так?
— Всегда!
— А часы он носил на руке? Какие?
— Ох, часы — его слабость. Вы, верно, заметили в прошлый раз: везде, в каждой комнате, даже в кухне понатыканы часы, разве что в туалете пока не повесил! Ручных часов у него четверо или даже пятеро, одни других дороже. Манья-а-ак. Чуть увидит необычные часы, тут же покупает, на цену даже не глядя.
— А не помните, какие часы он выбрал, уезжая на курорт?
— Как же не помнить. Новехонькие, последние. Все уши мне прожужжал перед отъездом, какие они точные. «Сейко-электроник-супер», пятьсот пятьдесят левов. Не каждый может позволить себе такие, верно? Он, как ненормальный, то и дело сверял их с сигналом радио. «За прошлый месяц, — говорит, — всего на полсекунды и отстала моя „Сейка“!» Глупо, правда? Кому нужна такая точность?.. — Кандиларова передохнула, посмотрела на гостя внимательно и спросила вдруг, бледнея: — Зачем вам эти подробности? Я все говорю, говорю, отвечаю на ваши вопросы, а вы мне про мужа… — Губы у женщины задрожали.
Некрасиво, ненормально скрыть от нее правду, Шатев это понимал. Но он помнил и уговор с полковником Цветановым, не мог он нарушить его указание. А Кандиларова, видно, интуитивно почувствовала и неуверенность его, и колебания, и то страшное, что он знал уже несколько дней.
— Скажите мне, скажите хотя бы, жив он? Скажите правду!
— Правду! Мы и сами ее не знаем. Объявили розыск. Получаем разные сигналы, каждый нужно проверять. Собираем информацию об у… — Он чуть было не ляпнул, чего не следует, но мгновенно нашелся: —…уехавшем на курорт вашем супруге. В настоящее время он находится, вероятно, в Турции. А может, уже в другом месте.
Так, барахтаясь между ложью и правдой, Шатев сумел отбиться от вопросов, стараясь не смотреть в вопрошающие, неверящие глаза Верджинии Кандиларовой. Явившись к Бурскому, он заявил с порога:
— Если еще раз придется навещать супругу убитого, я скажу ей правду. Не могу больше, заврался. И вообще сомневаюсь я, что подобные криминальные приемы нужны. Даже в тактических целях.
— Весьма сочувствую, — сказал Бурский, — но попробуй свои сомнения излить полковнику. А сейчас — за работу!
— Новости есть? О вертолете?
— Помню чей-то афоризм: где начинается авиация, там начинается хаос. Не знаю, к каким временам это относилось, но теперь в авиации полный порядок. Точность там неукоснительная, отчетность — в ажуре.
— Как ты намерен установить проклятую дату?
— Мы установим ее все вместе. На счастье, в интересующем нас районе побывало всего три вертолета. Один, очевидно, сразу отпадает, военный. Он патрулировал пограничную полосу тридцатого сентября, от двух до трех часов пополудни. В «наше» время, то есть в четырнадцать часов девятнадцать минут и пятьдесят восемь секунд, с вертолета фотографировали погранполосу — место, согласись, не самое удобное для преступников, там и мышь не проскочит незамеченной. Второй вертолет наш, принадлежит ГАИ, он следил за движением на шоссе Асенов-град — Смолян, но несколько позднее, не в «наше» время — с шестнадцати часов десяти минут до восемнадцати часов пяти минут. Так что, хвала всевышнему, остается последний — гражданской авиации. Вылетел он двадцать пятого сентября, в среду, в четырнадцать ноль пять, с вертодрома в Пловдиве, по заказу санитарной авиации. Какой-то дровосек из лесничества «Пепелаша» разрубил себе ногу. В глухом лесу, далеко от дороги. С трудом отыскали даже поляну для приземления.
— И ты ухватился именно за этот вертолет?
— Никакого другого попросту не было. Если, разумеется, говорить о Родопах, а не о Дунае или Шипке. Так что вот тебе дата: двадцать пятое сентября. В этот день Кандиларов был еще жив!
— Что ж, остается установить место, где этот бедняга написал свою записку.
— Будь спокоен, полковник уже договорился с вертолетчиками. Сегодня в то же самое время — в четырнадцать часов пять минут — тот же вертолет, с тем же пилотом вылетит по тому же маршруту. Берем с собой кинооператора — надо заснять кое-что. Одним словом — через полчаса двинемся в Пловдив.